Глава 8
УСПЕХ НЕВИДАННЫЙ
1868 и 1869 годы выпадают из карабихской жизни Некрасова. В конце 1867 года он окончательно договорился с Краевским о переходе «Отечественных записок» под его (Некрасова) фактическое руководство. Хлопоты по собиранию писателей вокруг нового журнала, придание ему «современниковского» направления, борьба с цензурой в новых условиях отнимали почти все время.
В 1868 году он порывался в Карабиху. «Некоторые обстоятельства замедлили мой отъезд в Ярославль. В день выезда напишу Вам, я не оставляю намерения быть у Вас в деревне» (XI, 113), — писал Некрасов Островскому 10 июля. Однако выехать из Петербурга так и не смог.
Весну и лето следующего года — с конца марта по сентябрь — он провел за границей: лечился на водах в Киссингене, путешествовал.
Атмосфера вокруг поэта в Петербурге по-прежнему была неблагоприятной. В начале марта вышла брошюра бывших сотрудников «Современника» — М. Антоновича и Ю. Жуковского «Материалы для характеристики современной русской литературы». Авторы ее в искаженном виде представляли читателям отношения Некрасова с сотрудниками, по сути дела — клеветали на него. Потом и Антонович и Жуковский откажутся от своих обвинений, сейчас же брошюра делала свое подлое дело1.
В конце жизни, вспоминая неудачу сборника юношеских стихов «Мечты и звуки», Некрасов писал: «... Меня обругали в какой-то газете, я написал ответ, это был единственный случай в моей жизни, что я заступился за себя и свое произведение». Слово «единственный» поэт подчеркнул. И на этот раз он не ответил на клевету, хотя имел полную возможность документально опровергнуть ложь.
Как ни привык поэт к распространяемым вокруг него небылицам, ему было тяжело. Не случайно вскоре он уезжает за границу и целых пять месяцев живет там.
А время работает на него. С каждым номером новых «Отечественных записок» читатели все более убеждаются в верности Некрасова прежнему направлению. Даже представители цензуры вынуждены были писать: «Подбор статей, система их расположения, содержание их, внешний вид издания, даже шрифт, все это как бы воскрешает «Современник», только под названием «Отечественные записки»...»2
Переводу «Отечественных записок» на последовательно демократические позиции помогали верные друзья Некрасова по «Современнику» М. Е. Салтыков-Щедрин и Г. 3. Елисеев.
К 1870 году положение журнала укрепилось. Недруги Некрасова вынуждены были замолчать. Миновало, ушло в прошлое и лихолетье для Некрасова-поэта. От небольших по объему стихотворений — откликов на злобу дня — в 1870 году он переходит к работе над циклом «декабристских» поэм. Обращение к истории, к эпическим полотнам требовало спокойного душевного состояния и спокойной обстановки. Поэт снова «вспомнил» о Карабихе.
«... Я думаю приехать через неделю в Карабиху. Пожалуйста, распорядись, чтоб мое помещение было в порядке, ибо я приеду не один, — писал Некрасов брату из Петербурга 21 мая. — <...> Я думаю пробыть в деревне до 15—20 июля, а потом уеду за границу...» (XI, 172).
Дела чуть задержали его в столице. Он выехал только в середине июня.
В феврале этого года было открыто железнодорожное сообщение от Москвы до Ярославля, и Некрасов первый раз прибыл в родные места поездом. Вместе с ним приехала Зина...
Настоящее имя ее — Фекла Анисимовна Викторова. Некрасов звал ее Зиной, друзья его — Зинаидой Николаевной. Так и запомнили ее современники под этим именем.
Он познакомился с ней в Петербурге зимой. Она стала постоянной спутницей и женой поэта до конца его дней.
За два года, прошедшие после отъезда Некрасова из Карабихи, и сама усадьба, и жизнь ее изменились.
Федор Алексеевич прочно обосновался в большом доме. У него уже пятеро детей — по наследнику или наследнице в год3. Став полновластным хозяином, он превращает голицынскую Карабиху в «доходное место».
«У нас здесь отлично. Жаль, что Вы не можете приехать. Не попадете ли хотя на обратном пути, около 10-го—15-го июля? — писал Некрасов В. М. Лазаревскому 23 июня. — Именно Вам как охотнику мог бы обещать здесь много удовольствия и удобства. Я на охоте, впрочем, еще не был; не хочется в своем гнезде и близ него подавать пример беззакония, начну накануне Петрова дня.
Другой день купаюсь. Рыбы много в нашей реке Которосли. Зина начинает пристращаться к ужению» (XI, 173).
Простая женщина, не дворянка, жизнерадостная и веселая — истинная дочь народа, к которому душой тянется автор «Кому на Руси жить хорошо», она легко внесла в скромную обстановку его флигеля свойственную народу естественность и простоту.
«Из себя очень красивая и большая охотница до верховой езды. Бывало, оденется в полный мужской костюм и отправится с Николаем Алексеевичем верхом на катанье— всегда он уже ее сопровождал сам, — вспоминал после смерти поэта винокур Федора Алексеевича П. Е. Кошкин. — А то отправятся на шарабане купаться, и часто оттуда заезжали ко мне на завод чай пить. Сам-то он не больно разговорчив был, а Зинаида Николаевна все что-нибудь рассказывает и смеется. <...> Зинаида Николаевна славная такая, но только Федор Алексеевич ее очень не любил. Когда Николай Алексеевич с ней обвенчался, он был очень недоволен и все ворчал,— не хотелось ему, значит, чтобы она носила ихнюю фамилию. <...> Николай Алексеевич очень любил охоту. Бывало, понаедет к нему гостей, запрягут тройки, наберут провизии и отправятся. <...> Сам с Зинаидой Николаевной большую часть верхом и охотятся другой раз подолгу. <...> И вот, когда уже натешится на охоте, то садится писать, и целым месяцем никого к себе не принимает, совсем сделается недоступен»4.
«Я здесь хорошо устроился — хожу на охоту, работаю и купаюсь, — писал Некрасов 25 июня А. А. Краевскому. — Купанье мне настолько приятно, что путешествие в Диепп для одной этой цели меня начинает устрашать...» (XI, 174).
Действительно, за границу, куда собирался вместе с Краевским, он на этот раз не поехал и прожил в Карабахе до середины августа.
В двадцатых числах июля он хотел было приехать в Петербург «на полторы недели», о чем предупреждал Краевского и Салтыкова, но, видимо, так и не собрался.
Это лето он много и плодотворно работал над стихами.
Из безусловно карабихских произведений 1870 года следует назвать поэму «Дедушка». Первая часть ее была начата 30 июля и закончена 8 августа. Об этом говорят пометки на рукописи. Однако еще 25 июня Некрасов писал Краевскому, что «работает», а 17 июля Салтыков хвалил его — «стихи Ваши прелестны». Значит, к этому времени поэт что-то уже написал и послал Салтыкову.
Что именно? Скорее всего, стихотворения «Дедушка Мазай и зайцы», «Соловьи» и, быть может, «Накануне светлого праздника», переработанное в 1873 году для детского сборника Якоби. Предположение об этом делает К. И. Чуковский в примечаниях к стихам (II, 718) на основании письма Салтыкова к А. М. Жемчужникову от 25 ноября: «Есть у него несколько готовых стихотворений (прелестных)».
«Соловьи» были опубликованы в десятом номере «Отечественных записок» этого года, «Дедушка Мазай...» в первом номере следующего.
Герой стихотворения «Дедушка Мазай...» — реальная личность. Мы уже говорили об этом, рассматривая грешневскую жизнь поэта.
Еще весной 1869 года Некрасов получил в Петербурге фотографию и письмо Гаврилы Захарова, проживавшего в тридцати верстах выше деревни Мазая по реке Костроме.
«Дорогой ты мой боярин Николай Алексеевич.
<...> Стосковалось мое ретивое, что давно не вижу тебя, сокола ясного. Частенько на мыслях ты у меня и как с тобою я похаживал по болотинам вдвоем и все ето очепна помню как бы ето вчера было и во сне ты мне часто привидишься.
Полюбуйся-ка на свой подарочек Юрку! Ишь как свернулася, сердешная у ног моех, ни на минуту с нею не расстаемся — сука важнеющая, стойка мертвая, да уж и берегу я ее пуще глаз своих... А кабы знато да ведано когда ты будешь на которое число в Карабихе или Грешневе так духом бы мы с Юркою пробрались бы полями к тебе.
Больно ведь мне тебя жалко болезный ты мой, вот так и рвется душенька из груди кте навстречу. А ушь как под селом Юсуповым новое местечко дупелиное подпас я для тебя ушь чудо, настоящая царская охота — что ни шаг то дупел али бекас, а уж етой белой куропатки так видимо не видимо...»5
Такое письмо не могло не тронуть поэта. Однако проведать Гаврилу и поохотиться с ним в том году не удалось: Некрасов в Карабиху не приезжал.
Теперь эта возможность представилась.
Утром мы наше село посещали,
Где я родился и взрос.
Сердце, подвластное старой печали,
Сжалось; в уме шевельнулся вопрос:
Новое время — свободы, движенья,
Земства, железных путей.
Что ж я не вижу следов обновления
В бедной отчизне моей?..
Стихи эти — наброски стихотворения «Как празднуют трусу» — находятся на обороте листа с черновыми набросками «Дедушки Мазая...» (II, 732).
Сын Гаврилы, Иван Гаврилович Захаров, подтверждает, правда, не указывая года, что после создания «Коробейников» поэт еще раза два посетил Шоду6.
Как мы увидим далее, в следующие годы вероятность поездки Некрасова в костромские места была значительно меньше.
Вернувшись в Карабиху, Некрасов пишет стихотворение и отправляет его Салтыкову. 17 июля Салтыков шлет оценку: «стихи Ваши прелестны».
20 июля датирована написанная в Карабихе «Притча».
30 июля Некрасов принимается за поэму «Дедушка». В ней изображен декабрист, вернувшийся стариком из сибирской ссылки. Жизнь не сломила его. «Этот дед... является одним из действительных деятелей...— и притом выведен нераскаявшимся, т. е. таким же, как был...» — напишет поэт о своем герое позднее Лазаревскому (XI, 208).
В начале книги уже говорилось о том, что один из декабристов — Валериан Михайлович Голицын — провел свое детство в Карабихе. Он тоже был сослан в Сибирь. Правда, через несколько лет, благодаря хлопотам многочисленных родственников, его отозвали и послали рядовым на Кавказ. Вместе с другими он был амнистирован в 1856 году. Умер в 1859 году. В Карабиху после возвращения из Сибири уже не приезжал — вряд ли о нем думал Некрасов, работая над поэмой.
Одним из прототипов «Дедушки» и современники поэта и наши исследователи считают Сергея Волконского. Некрасов был хорошо знаком с сыном его — Михаилом Сергеевичем, родившимся в Сибири. По его просьбе в 1864 году Николай Алексеевич послал для старого Волконского свою поэму «Мороз, Красный нос», получившую высокую оценку обоих Волконских. О старом Волконском Некрасов много читал и слышал.
И внешним обликом, и характером, и некоторыми сторонами биографии Дедушка напоминает Сергея Волконского. И тем не менее это образ собирательный.
Поэт возвращает героя из Сибири на Волгу — в любимые свои места. Вероятно, прав А. В. Попов, связавший изображенную в седьмой главе поэмы картину с реальным видом на Волгу со стороны Аббакумцева7.
Мы уже говорили, что Некрасов вместе с Зиной ездил этим летом в Грешнево. Конечно, он привозил ее и на могилу матери, в Аббакумцево. От Грешнева до Аббакумцевской церкви всего три километра. Не мог он не проводить Зину и на Теряеву гору, с которой открывается изумительный вид в сторону Волги, — до горы от могилы матери менее километра.
Милую с детства глазам.
Глянь-ка на эту равнину —
И полюби ее сам!
Две-три усадьбы дворянских,
Двадцать господних церквей,
Сто деревенек крестьянских
Как на ладони на ней!
У лесу стадо пасется —
Жаль, что скотинка мелка;
Песенка где-то поется —
Жаль — неисходно горька!
Ропот: «подайте же руку
Бедным крестьянам скорей!»
Тысячелетнюю муку,
Саша, ты слышишь ли в ней?.. (III, 10).
После посещения Аббакумцева и сложились эти стихи. Думается, что с подобными словами Некрасов обращался и к Зине, показывая вид на Волгу. Не случайно поэма посвящена ей — «3-н-ч-е», т. е. «Зиночке». Даже тон, каким разговаривает Дедушка с Сашей, приводимые им примеры из недавнего прошлого допустимы в разговоре поэта с Зиной: ей в ту пору было около двадцати лет, и Некрасов, особенно в первое время, относился к ней покровительственно, всячески помогал ее развитию. Об этом, между прочим, говорит и уменьшительно-ласкательная форма имени в посвящении — «Зиночке».
В поэме «Княгиня Трубецкая», написанной годом позже, подобные беседы будет вести со своей молодой супругой Сергей Трубецкой8.
В сознании поэта Грешнево всегда вызывало мрачные воспоминания о жестокостях отца. Переход от «милой с детства» картины к подобным воспоминаниям естественен для Некрасова-человека. В Аббакумцевской церкви до наших дней сохранились записки-разрешения отца поэта на брак его крепостных. «Отец Стефан,— пишет в одной из них Алексей Сергеевич священнику,— прошу вас сочетать законным браком крестьянина моего Матвея Михайлова с девкою Епитемьею Алексеевной по их согласию. Помещик майор Алексей Некрасов» 9.
Что могло произойти без такой записки, мы знаем из описания в поэме венчанья крестьянской пары:
Да на беду помолиться
В церковь помещик зашел:
«Кто им позволил жениться?
Стой!» — и к попу подошел...
Остановилось венчанье!
С барином шутка плоха —
Отдал наглец приказание
В рекруты сдать жениха,
В девичью — бедную Грушу!
И не перечил никто!..
Кто же имеющий душу
Мог это вынести?., кто?.. (III, 14).
Еще современники поэта говорили о неестественности обращения Дедушки к малолетнему Саше с недоступными для детского сознания речами. «В. Буренин расценил это как художественную фальшь», — пишет советский исследователь А. И. Груздев10.
Наши современные исследователи по-разному пытаются объяснить такое несоответствие. «Речи дедушки обращены не только к внуку (хотя прямые обращения к нему преобладают), а ко всей многострадальной русской земле», — заключает А. И. Груздев. Все это верно, однако полностью диссонанса не объясняет. Очевидно, в речах Дедушки мы видим отзвук реальных бесед поэта с Зиной: произошло своеобразное наложение их на сюжетный ход поэмы.
Основная работа над текстом поэмы была закончена 8 августа. Примерно в это же время в Карабиху приехала сестра поэта Анна Алексеевна с Александром Николаевичем Ераковым. Об этом мы узнаем из письма М. Е. Салтыкова к Некрасову от 13 августа, в котором он шлет им приветы.
Александр Николаевич любил поохотиться. Вероятно, Некрасов возил его по своим охотничьим местам. Пожалуй, одну из таких поездок и вспомнил карабихский винокур П. Е. Кошкин, рассказывая об охотах Некрасова и Зины в компании с гостями.
Этим летом Некрасов познакомился с проживающим в окрестностях Карабихи охотником Никанором Бутылиным.
«... Мой дед Никанор Афанасьевич Бутылин, крестьянин деревни Петлино, случайно наткнулся в некрасовском лесу... на несколько выводков тетеревей, — вспоминает внук Бутылина И. Г. Макарычев. — Так как Никанор Афанасьевич был любителем охоты, а потому и решил поохотиться за ними, взял ружье и пошел в барский лес. Убив пару тетерок, он хотел вернуться восвояси, как вдруг видит: подъезжает к нему на лошади верхом Николай Алексеевич Некрасов. Дюдя Никанор испугался и не знал что делать, так как охота была воспрещена в барской усадьбе. Но Н. А. Некрасов не заставил долго ждать и говорит: «Здорово, охотник, с удачной охотой!» Дюдя Никанор ему мог ответить только поклоном в пояс, а язык и не шевелится. Некрасов ему предложил: «Если, говорит, ты знаешь, то укажи мне, где здесь выводки тетеревей?» Но, может быть, он и сам прекрасно знал, где находится дичь, да видит, что охотник очень оробел, сделал ему такое предложение. Пошли. Подходят к тому месту, где были тетерки, стали в них стрелять оба и вот убили они пять штук, с таким расчетом, что Некрасов, будучи хорошим стрелком, убил пару тетерок, а дюдя Никанор — тройку. Н. А. заинтересовался таким стрелком и пригласил его с собой в усадьбу, там все выспрашивал его и пригласил к себе жить, на что, конечно, дюдя Никанор согласился, и Н. А. Некрасов увез его в Санкт-Петербург...»11.
Макарычев относит время знакомства на 1868 год. Однако в том году Некрасов в Карабахе не был. Поскольку Никанор прожил у поэта около восьми лет—до смерти Некрасова, вероятно, первая встреча произошла в 1870 году, в первый приезд после 1867 года.
«Никандрой». Имя это встречается в переписке поэта с Лазаревским. Никанор был и егерем, и слугой Некрасова. Он сопровождал больного поэта в Крым, был неотлучно возле него в последние его дни. Если верить воспоминаниям Макарычева, то и умер-то Некрасов на руках у Никанора.
Терзаемый страшными мучениями (рак), поэт не забывал о своем верном спутнике по охотам.
«Милая сестра, — пишет он Анне Алексеевне. — Пожалуйста, пошли к доктору Бодунгену, чтоб он приехал к нам завтра. У меня заболел человек Никанор. Я и сам болен, ко мне ездит Белоголовый, да нескоро его дозовешься, а Никанору нужно помочь скорее» (XI, 384).
«Вот 300 р. Сделайте книжку для Никанора и дайте ее ему. Когда буду в сознании, то опять пришлю Вам сказать...» (XI, 410) —обращается он в марте 1877 года к П. А. Ефремову, записывавшему автобиографические заметки больного поэта.
В своем завещании Некрасов выделил Никанору две тысячи рублей.
... Конец 1870 года Некрасов прожил в Петербурге относительно спокойно. Пора потрясений для него миновала. Потянувшееся к революции новое поколение молодежи с восторгом встречает его. Этому способствуют и «декабристские поэмы», над которыми он продолжит работу в последующие годы.
В ноябре 1870 года у Федора Алексеевича умерла жена, София Ивановна.
«Помни, что у тебя осталось пять человек детей, и береги себя для них, — пишет Некрасов брату. — Утешения в подобных несчастиях бесполезны, но я скажу одно, что это для нас новый урок — жить дружно, беречь и щадить друг друга, памятуя постоянно, что не сегодня-завтра с тем или другим из нас может случиться то же» (XI, 182). И как бы следуя своему призыву, деликатно обращается к Федору через полгода — 14 мая 1871 года: «Около 20 или 22 мая думаю тронуться в Карабиху. Пожалуйста, прикажи приготовить дом, да напиши мне, доволен ли ты будешь моим приездом — напиши поскорее. Я не выеду из Петербурга, не дождавшись твоего письма» (XI, 190).
В двадцатых числах мая Николай Алексеевич вместе с Зиной отправляется в Карабиху.
В Москве он заехал к А. Н. Плещееву, но не застал его дома: Плещеев в это время гостил у Салтыкова. Они договорились там вдвоем 21 июня ехать к Некрасову.
Был ли на этот раз в Карабихе Салтыков, мы не знаем, документальных свидетельств о его визите нет. Плещеев же прислал Некрасову письмо.
«... Я, к великому моему огорчению, положительно лишен всякой возможности, по крайней мере, теперь увидеть Ваши владения. Сильно бы хотелось урваться к Вам хоть на два денька, и если Вы пробудете июль в Карабихе, то не теряю надежды сделать это. Передайте мой поклон добрейшему Михаилу Евграфовичу и Зинаиде Николаевне. Она обещала столько разных веселых вещей моему Сашке, что он спит и видит как бы попасть в Карабиху» 12.
Хотя Николай Алексеевич прожил в деревне до августа, Плещеев так его и не навестил.
Сразу по приезде Некрасов принялся за стихи и весь июнь работал над поэмой «Недавнее время».
Поэма продолжает серию сатир, которую он задумал еще в 1865 году. Часть из них — «О погоде», «Балет», «Газетная» — была написана и опубликована в 1865 — 1868 годах. Оставшиеся наброски — сатирический отклик на 100-летие Английского клуба, с шумом отмеченное в 1870 году, а также вышедшую к юбилею книгу «Столетие С. -Петербургского Английского собрания»13 Некрасов привез в Карабиху и на основе их построил сатирическую поэму.
В ней выведены завсегдатаи Английского клуба — высшая бюрократия и знать, гурманы-обжоры, миллионщики-игроки, проигрывавшие тысячи рублей за вечер, рутинеры-консерваторы, оплакивавшие крепостные порядки, либералы-болтуны, забившие отбой, когда дело коснулось их усадеб, их интересов...
Однако, как справедливо заметил начальник Главного управления по печати М. Р. Шидловский, «клуб здесь только маска, под прикрытием которой поэту удобнее порицать порядки недавнего прошлого» (см. II, 713).
Описывая сцены из жизни Английского клуба, Некрасов постоянно переходит на политические события недавнего времени — вспоминает вызовы к шефу жандармов, «Петрашевского дело», поразившее Россию «как гром», Крымскую войну, «благодатное время надежд» — отмену крепостного права.
С плеч упало тяжелое бремя,
«Почему же не повое время,
А недавнее выбрали вы? —
Замечает читатель, живущий
Где-нибудь в захолустной дали: —
Сцены, очерки жизни текущей
Мы бы с большей охотой прочли...» (II, 346).
И поэт отвечает па этот «наивный» вопрос провинциала в Послесловии:
По читатель! в вопросах текущих
Права голоса мы лишены...
..........................................................................
Погоди, если мы поживем,
Дав назад отодвинуться фактам, —
И вперед мы рассказ поведем, —
Мы коснемся столичных пожаров
И волнений в среде молодой,
Понесенных прогрессом ударов
И печальных потерь... (II, 347).
Содержание сатиры было признано цензурным комитетом «крайне предосудительным». Вернуться к описанию последующих событий, хотя бы и «задним числом», поэту не удалось.
На рукописи в конце Послесловия поэмы Некрасов поставил дату: «1 июля 1871. Караб.».
8 июля Некрасов пишет А. А. Краевскому, с которым собирались ехать вместе за границу: «Забравшись в деревню, принялся за работу и одну штуку написал; дело пошло было ладно, и к 15-му июля надеялся было успокоить совесть, но, на беду, пошли неимоверные жары... Думается, что к морю удрать можно и позднее, а между тем, как пропустишь время для работы, то и год пропал; я задал себе урок, не окончив его до 15-го июля, надеюсь окончить до 1-го августа, и тогда куда угодно» (XI, 191).
В это время он работал над поэмой «Княгиня Трубецкая». Интерес к декабристской теме зародился у Некрасова давно и поддерживался долго. Ученые-некрасоведы установили, что поэт хорошо знал почти всю литературу о декабристах, выходившую в России и за рубежом, был знаком с рядом декабристов и их родственниками, собирал материалы с помощью друзей.
К моменту работы над поэмой сведений о Трубецкой у него было немного. Поэт даже не знал, что отец героини умер еще до отъезда ее и не мог провожать дочь в Сибирь.
Объединяя и дополняя известные ему факты творческой фантазией, Некрасов создаст романтизированный образ декабристки, придает ему некоторые черты женщин-революционерок начала семидесятых годов. Недаром, посылая в апреле 1872 года М. С. Волконскому оттиск подготовленной к печати поэмы и оговариваясь, что не знал о смерти отца Трубецкой, поэт пишет: «... эта неверность чисто внешняя, не имеющая важности в подобном произведении. Для меня важно, чтобы не было неверности существенной» (XI, 207).
мотивов их добровольной ссылки не было. Аристократическое происхождение жен декабристов общеизвестно, кем они были — ясно, какими стали — интересовало многих.
В аристократических кругах отъезд декабристок в Сибирь считали делом семейным, сословно-кастовым.
Некрасов противопоставил им свою точку зрения,
О, если б он меня забыл
Для женщины другой,
Не быть его рабой!
Но знаю: к родине любовь
Соперница моя,
И если б нужно было, вновь
—
отвечает Трубецкая губернатору.
И хотя наши ученые и сейчас еще спорят, какими средствами — последовательно реалистическими или романтическими— раскрывался образ героини, все сходятся на одном: рост общественного сознания героини— важнейшая тема поэмы.
Один из самых современных поэтов XIX века, обратившись к истории, не изменил современности.
И в «Дедушке», и в «Княгине Трубецкой», и в «Княгине М. Н. Волконской», над которой будет работать в следующем году, Некрасов выделяет главное в реальной жизни декабристов и их жен с точки зрения революционных демократов — постепенное сближение первенцев русской революции с простыми людьми, с народом. В пору нового общественного подъема вопрос этот был главным, от его решения зависел успех дела.
«Княгини Трубецкой» к двадцатым числам июля, Некрасов здесь же, в Карабихе, начал готовить ее для публикации: написал «Эпилог», главной задачей которого было стремление смягчить остроту поэмы для цензуры. Под «Эпилогом» стоит дата «23 июля».
Думал в это карабихское лето Некрасов и о продолжении поэмы «Кому на Руси жить хорошо». Об этом говорят наброски Пролога части «Крестьянка» на обороте черновых листов поэмы «Недавнее время».
Еще 8 июля, жалуясь на «неимоверные жары», Николай Алексеевич писал Краевскому: «Здесь, собственно, скверно: в Ярославле, в 15 верстах от меня, порядочная холера, а в Рыбинске сильная» (XI, 191). Вспоминал ярославскую холеру он и в письме брату уже из Петербурга. В этих условиях вряд ли он много путешествовал. Да и некогда было: сразу после «Недавнего времени» принялся за «Княгиню Трубецкую», а Краевский подгонял его письмами — звал лечиться за границу.
В Петербурге начался процесс по Нечаевскому делу. Цензура стала особенно придирчивой. Некрасов беспокоится за журнал. Закончив «Трубецкую», он шлет секретарю редакции Н. С. Курочкину вопрос: как дела?
31 июля Курочкин успокаивает поэта: «Все идет хорошо и как следует и, если скорое возвращение в Петербург Вам хоть сколько-нибудь нежелательно, то торопиться... не представляется никакой надобности...»14.
Конец 1871 и начало следующего года Николай Алексеевич провел в журнальных хлопотах, однако не забывал и о стихах. Он стремится поскорее опубликовать «Княгиню Трубецкую». Подвергнув текст поэмы строгой автоцензуре, Некрасов переслал ее А. А. Краевскому. «Думаю, что в таком испакощенном виде, в каком она была у Вас, цензура к ней придраться не могла бы»,— пишет он Краевскому в марте (XI, 205).
Чтобы заручиться поддержкой Лазаревского при рассмотрении поэмы в цензурном комитете, он посылает ему номер журнала: «Вот книга — представлена сегодня в цензуру — пожалуйста, пробегите еще мою поэму. <...> Я побаиваюсь за сцену на площади; но прошло 50 лет!.. <...> Ну, да Вы найдете, что сказать в защиту...» (XI, 208).
В «Эпилоге» «Княгини Трубецкой» поэт обещал:
Быть может, мы, рассказ свой продолжая,
Которые, отчизну покидая,
Шли умирать в пустынях снеговых (III, 397).
Это «когда-нибудь» наступило тут же: дорабатывая поэму «Княгиня Трубецкая», он думает уже о новой, героиней которой должна стать жена другого декабриста — Мария Николаевна Волконская. Она вслед за Трубецкой отправилась в Сибирь и прожила там тридцать лет.
Еще до выхода журнала в свет, 7 апреля, Некрасов посылает оттиск «Княгини Трубецкой» сыну М. Н. Волконской.
«Однажды, встретив меня в театре, — вспоминает М. С. Волконский, — Некрасов сказал мне, что написал поэму «Княгиня Е. И. Трубецкая» и просил меня ее прочесть и сделать свои замечания. Я ему ответил, что нахожусь в самых тесных дружеских отношениях с семьею Трубецких и что, если впоследствии найдутся в поэме места, для семьи неприятные, то, зная, что поэма была предварительно сообщена мне, Трубецкие могут меня, весьма основательно, подвергнуть укору; поэтому я готов сообщить свои замечания в том лишь случае, если автор их примет. Получив на это утвердительный ответ Николая Алексеевича, а на другой день и самую поэму в корректурном еще виде, я тотчас же прочел и свез автору со своими заметками, касающимися, преимущественно, характеров описываемых лиц. В некоторых местах для красоты мысли и стиха он изменил характер этой высокодобродетельной и кроткой сердцем женщины, на что я обратил его внимание. Многие замечания он принял, но от некоторых отказался.
<...> Раз он приехал ко мне, сказал, что пишет о моей матери, и просил меня дать ему ее «Записки», о существовании которых ему было известно; от этого я отказался наотрез, так как не сообщал до тех пор этих «Записок» никому, даже людям, мне наиболее близким. «Ну так прочтите мне их», — сказал он мне. Я отказался и от этого. Тогда он стал меня убеждать, говоря, что данных о княгине Волконской у него гораздо меньше, чем было о княгине Трубецкой, что образ ее выйдет искаженным, неверными явятся и факты и что мне первому это будет неприятно и тяжело, а опровержение будет для меня затруднительно. При этом он давал мне слово принять все мои замечания и не выпускать поэмы без моего согласия на все ее подробности. Я просил дать мне несколько дней на размышление, еще раз перечел «Записки» моей матери и, в конце концов, согласился, несмотря на то, что мне была крайне неприятна мысль о появлении поэмы весьма интимного характера и основанной на рассказе, который в то время я не предполагал передавать печати.
Некрасов по-французски не знал, по крайней мере настолько, чтобы понимать текст при чтении, и я должен был читать, переводя по-русски, причем он делал заметки карандашом в принесенной им тетради. В три вечера чтение было закончено...» 15.
... В начале июня Некрасов собрался в Карабиху и пригласил с собой сестру. «При Зине есть горничная, — пишет он Анне Алексеевне, — но, если желаешь, можешь взять и свою. В Карабихе пробыть обязательно столько дней, сколько не будет скучно. Купим «L’an<n>ée terrible» Виктора Гюго и будем перелагать в русские стихи дорогой» (XI, 211).
Накануне отъезда, 9 июня, поэт попросил у М. С. Волконского на два месяца «Записки» его матери: «Вы сами подали мне мысль, что я хотя местами мог бы воспользоваться тоном и манерою записок М. Н. Волконской], которые должны послужить основой для моей поэмы. ... В записках есть столько безыскусственной прелести, что ничего подобного не придумаешь. Но именно этою стороною их я не могу воспользоваться, потому что я записывал для себя только факты, и теперь перечитывая мои наброски, вижу, что колорит пропал...» (XI, 212).
«... Ваш отказ не оставит во мне следа какой-либо претензии. Жалею только, что побеспокоил Вас, — пишет ему Некрасов. — Еще замечу, что моя поэма и рукопись М<арии> Н<иколаевиы> все-таки будут (и были бы, если б я имел на руках записки) две вещи — очень, очень разные...» (XI, 213).
Взяв с собой наброски, сделанные у М. С. Волконского при чтении «Записок», Некрасов в сопровождении Зины и сестры выехал в Карабиху.
«Я теперь весь поглощен мыслью о моей поэме, еду с намерением написать ее...» (XI, 212)—сообщал он Волконскому. С этой мыслью и началась его карабихская жизнь.
«Я работаю, и на охоте хотя бываю, но на 2, на 3 часа по вечерам, около дому...» (XI, 216)—пишет он В. М. Лазаревскому 6 июля.
«... Я затеял большую работу — и усердно писал; теперь начинаю видеть берег, — сообщает он А. И. Еракову 10 июля, — думаю, что недели в две кончу; вещь будет, кажется, недурная. Сюжет вертится все там же — около Сибири, с нею» (XI, 217).
Кончил он раньше. Уже через неделю Анна Алексеевна переписала поэму «Княгиня М. Н. Волконская» набело вместе с датой «17 июля 1872 года». Даты «21 июля» и «17 июля» стоят на последней сводной черновой рукописи Некрасова.
Как и обещал Некрасов Волконскому, поэма не повторила «Записок» героини, хотя и опиралась на них.
Подлинные «Записки» своей матери М. С. Волконский опубликовал в 1904 году. Сравнив с ними конспективные наброски, которые поэт делал у Волконского (четыре страницы этих набросков и сейчас хранятся в Карабихе), научный сотрудник музея С. И. Великанова пишет, что «уже в этой предварительной работе по отбору необходимого материала... сказывалось основное творческое задание, которое ставил перед собой Некрасов...»— второстепенные бытовые детали, снижающие героизм декабристок, отбрасывались, не попали в его записи 16. В процессе работы над стихами героизация образа Волконской продолжалась. Помимо «Записок» использовались сведения, полученные из других источников, как письменных, так и устных.
«между 18 и 23 числами» Салтыков предупредил еще 9 июля. О том, что на этот раз визит состоялся, правда, несколько раньше назначенного срока, мы узнаем из письма, отправленного им Е. И. Якушкину 16 июля уже из Карабихи.
Дела торопили его, у Некрасова он был только проездом. И тем не менее с новой поэмой Некрасова он, вероятно, успел познакомиться.
Какие-то дела по пути из Карабихи в Заозерье задержали его в Ростове. Некрасов успел послать вслед ему свежие охотничьи трофеи.
«Чувствительно благодарен Вам за дичь, которую в Ростове вручил мне Ваш посланный...» 17 — писал Салтыков 28 июля уже из Витенева.
— Наталья Павловна Александрова. Она прожила в Карабихе все лето, понравилась Федору Алексеевичу и осенью того же года стала его женой.
Вспоминая свое первое знакомство с поэтом еще на правах карабихской гостьи, Наталья Павловна писала: «Однажды, после нескольких дней интенсивной работы, Николай Алексеевич пришел к брату и сказал: «Пойдем в парк под кедр, я буду вам читать «Русские женщины»; я написал конец». Мы пошли, и поэт своим немного глухим голосом прочел нам всю поэму. Мы слушали с затаенным дыханием и не могли удержаться от слез. Когда он кончил и взглянул на своих слушателей, то по взволнованным лицам и влажным глазам понял, какое сильное впечатление произвело на всех его произведение, и был счастлив. Он велел принести шампанское. Мы чокались, поздравляя его с блестящим окончанием его многолетнего труда» 18.
Среди слушателей были Федор Алексеевич, Анна Алексеевна, Зина, Наталья Павловна и ее сестра-гувернантка. Возможно, в этой семейной компании был и Константин— средний брат поэта, проживавший постоянно в Ярославле и навещавший Карабиху во время приезда туда Николая Алексеевича.
Приглашая с собой сестру в Карабиху, Некрасов оговаривался: «пробыть... столько дней, сколько не будет скучно». У этой фразы есть подтекст: Федор Алексеевич был человеком грубым, несдержанным. Пожалуй, из всех братьев он один унаследовал эту черту своего отца; и фигурой — рослый, массивный — он больше других напоминал Алексея Сергеевича. Отношения его с сестрой были неровными. Сердечная близость, подкрепляемая заботами о детях (Анна Алексеевна своих не имела, тянулась к детям брата, особенно после смерти их матери), часто прерывалась ссорами, виновником которых обычно был Федор. Николаю Алексеевичу постоянно приходилось мирить их. И на этот раз он оговаривал возможность досрочного отъезда сестры, если возникнут осложнения.
Вместе с сестрой Николай Алексеевич звал в деревню А. Н. Еракова.
«Современника», долгие годы поддерживал дружеские связи с Некрасовым. Они постоянно встречались в Петербурге «домами», поздравляли друг друга с праздниками, вместе ездили за границу.
В 1870 году Ераков уже гостил у Некрасова в Карабихе. В следующем году ему посвящена поэма «Недавнее время»...
На этот раз Ераков сразу приехать не смог.
10 июля Николай Алексеевич напоминает ему о своем приглашении: «Пожалуйста, напиши или пришли телеграмму — моя мысль съехаться бы здесь или в Москве в конце июля...» (XI, 218).
Через неделю Ераков шлет ему ответ.
«Не понимаю, каким образом не получил я твоего письма от 17-го19. Розыски оказались напрасны, — обращается поэт снова к Еракову 30 июля. — ... На всякий случай извещаю тебя, что 8-го августа выезжаю в Москву...» (XI, 220).
Ответ Еракова до Карабихи не дошел. Не исключено, что Александр Николаевич предупредил в нем о своем предстоящем отъезде к Некрасову и 30 июля был уже в пути. Косвенным подтверждением такого предположения служат дальнейшие события.
Еще в июне этого года Некрасов получил письмо от П. Вельдмана: «Василий Никанорович просил меня передать Вам, что он приглашает Вас на охоту за дупелями на реку Шексну; приехать в город Рыбинск просил Вас на 3 число июля месяца; Василий Никанорович приобрел пароход в полное свое распоряжение на провоз сюда Вас...»20.
Николай Алексеевич в это время усиленно работал над поэмой и охотился только по 2—3 часа по вечерам, около дома21.
На реке Шексне он охотился еще в 1866 году и хорошо знал те места. Съездить туда стоило. Приглашая поэта в имение Башилова, в 30 верстах от Рыбинска, А. Дмитриев писал: «Они в 11/2 дня убили 130 штук дупелей...» В том, что Дмитриев не преувеличивал, Некрасов убедился вполне.
Башиловым на границе Пошехонского и Рыбинского уездов принадлежали деревни Старое (Старово), Милюшино, Высоково, Грабежово, Погорелово, Ляча... Все они располагались в бассейне Шексны — и леса с подлеском, и травянистые заросли, а дичи — счету нет!
Места эти отразились в черновиках «Кому на Руси жить хорошо».
«кандидатами» в счастливые Демьян назвал чиновника, Пахом— вельможного боярина, министра государева, а Пров — царя. Поэму Некрасов не закончил. Среди черновых вариантов уже после его смерти Анна Алексеевна нашла набросок:
«Прибытие в Петербург искать доступа
К вельможному боярину
Министру государеву.
Встреча с царской охотой и пребывание в облаве!
И с умиленьем думали
"Дойдем и до тебя!”» (III, 646).
Встреча с министром и царем должна была произойти в столице или окрестностях ее.
От берегов Волги, из ярославско-костромских мест, где странники «пытали» счастье у попа, помещика, крестьянки, проходил старинный путь через Рыбинск в Петербург. По нему провозили в Сибирь политических ссыльных. По нему издревле передвигались конные и пешие путешественники.
Недолго послужила ты
Народу православному,
Чугунка бусурманская!
Была ты нам люба,
Возила за три рублика,
А коли семь-то рубликов
Платить, так черт с тобой! (III, 375—376).
Движение через Рыбинск продолжалось, хотя и менее оживленное. По этому маршруту и собирался направить своих странников автор поэмы.
«По бечевнику бродят полуживые лошади, тут же валяются мертвые. По реке плывут лошадиные трупы.
Ночь. По берегам местами разложены костры, у которых видны фигуры судорабочих. Слышится песня:
На правом берегу поют:
Жена к реке,
«Куда идешь?»
— Портки стирать
«Портки стирать?
А где ж они?
—
А детки-то».
На левом берегу поют:
В руке топор,
В другой вожжа
«Куда идешь?»
— Тебе на что?
Жена глядит
И в ноженьки:
«Голубчик муж,
».
Это песня из новой главы «Кому на Руси жить хорошо», которую я собираюсь писать. Действующие лица — семь мужиков, сторож, ветеринарный врач, на пикете офицер путей сообщения, посланный своим начальством для дознания о сибирской язве, под утро, среди этой обстановки,— вопрос крестьян к исправнику, рассказ его, которым я поканчиваю с мужиком, который утверждал, что счастлив чиновник» (III, 647).
Главу эту под условным названием «Смертушка» Некрасов написать не успел, однако готовился к ней. Работать над главой он намеревался летом 1873 года за границей. Находясь там на лечении и сообщая 25 июня А. Н. Еракову о предстоящем переезде в Диепп, поэт пишет: «Я почти не работаю, — говорят, вредно, да и некогда. Однако желал бы иметь от тебя к Диеппу материалы для Шексны» (XI, 261).
Река Шексна входила в состав важнейшей водной системы, соединявшей Петербург с Волгой. В конце 1860-х годов северные губернии России поразил голод. Его сопровождали холера и сибирская язва. Бедствие это захватило Рыбинск и Шексну. А. Н. Ераков был чиновником министерства путей сообщения и по службе имел доступ к материалам о голоде.
Вероятнее всего, что Ераков прибыл в Карабиху к первым числам августа 1872 года, как назначил поэт, и вместе с ним ездил охотиться на Шексну, куда приглашали Некрасова его друзья. Там под свежим впечатлением от рассказа местных жителей о только что миновавшей беде и оформился замысел «Смертушки». Ераков был участником поездки, был посвящен в планы Некрасова. Потому и фраза в письме о «материалах для Шексны» была лаконичной — как простое напоминание о деле решенном.
«Смертушке»:
«Подготовка для Сиб[ирской] язвы — голод, тогда и на людях; в В. уезде до 400 чел. Ниловцы — и в Белозерск[ом], бурлаки приходят на заработки; работы нет, застой судов. Ждут, мрут массами подождав отпр[авляются] с тифом в Арх[ангельскую губернию] обратно. Идут больных целые партии изнур. далеко верст 400—Весной тиф от недост[атка] пищи лихорадки при разлитии вод.
Без лекарства, для принятия мер против распр[остранения] отделение больных. Зарывание трупов
На барках 3, 4 креста покойники, везут до 1-го погоста —
(Вельяшева, ее муж, от них сведения о голоде)» (III, 569).
2 июля 1870 года перед отъездом в Карабиху, еще в Петербурге, Некрасов получил письмо от будущего публициста, тогда еще студента, А. С. Пругавина: «... Вы, вероятно, помните шестьдесят восьмой год, когда наши газеты и журналы толковали на разные лады о голоде, постигшем Архангельскую, Олонецкую и некоторые другие северные губернии. Но чуть ли еще не больше толковали они о предприятии г-жи Вельяшевой, как известно, устроившей в г. Пинеге даровые обеды, мастерские, лечебницу и школу для пострадавших от голода крестьян. Предприятие это было закрыто губернатором, кн. Гагариным, по проискам пинежского исправника на том основании, что, во-первых, оно, т. е. это предприятие, было открыто без разрешения местной администрации, а во-вторых, потому, что люди, стоявшие близко к этому делу, как гг. Христофоров и Войнаральский, находятся под надзором полиции. Но этим дело не кончилось. Муж г-жи Вельяшевой, мировой посредник, был переведен губернатором в Онегу (на что он не имел даже законного права), а гг. Христофоров и Войнаральский были разосланы но другим городам Архангельской губернии...» 22
Пругавин па основе этого реального события написал повесть «От слов к делу», которую и предложил Некрасову. Сам Пругавин в это время был близок к революционной молодежи, подозревался в связи с нечаевцами и находился под надзором полиции. Письмо его Некрасов получил, а рукопись нет.
6 июня Некрасов сообщил Пругавину, что рукопись не поступила.
11 июня Пругавин снова запрашивает поэта о судьбе рукописи...
— «Вельяшева, ее муж, от них сведения о голоде» — поэт познакомился с ними и узнал от них интересующие его подробности...
Аркадий Львович Вельяшев был женат на Ольге Алексеевой, имел владения в Островском, Гдовском и Луговском уездах Петербургской губернии, до 1863 года служил в пехотном полку, затем — смотрителем псковских городовых. В июне 1866 года был назначен мировым посредником в Пинежский уезд. Предписанием министра внутренних дел в мае 1868 года (по известным нам причинам) был переведен посредником в Кемьский уезд. После неудачной жалобы в Сенат на неправильность перевода в том же году подал в отставку23
Дальнейшую судьбу Вельяшевых проследить не удалось. Поскольку владения их находились в Петербургской губернии, не исключено, что они перебрались в Петербург, где Некрасов и познакомился с ними. Среди дворян Ярославской губернии тоже были Вельяшевы. Их владения располагались в Пошехонском и Романо-Борисоглебском уездах. Имели ли они родственные отношения с Аркадием Львовичем, пока установить не удалось. Да и не так это важно.
В Петербурге ли, в ярославских ли местах или еще где, но Некрасов с Вельяшевыми познакомился, и беседа с ними отразилась в его планах главы «Смертушка».
Приведенные сведения и факты позволяют нам не только твердо отнести замысел «Смертушки» к 1870 — 1873 годам, но и — с достаточной степенью вероятности— последовательно проследить за процессом оформления его.
— голоду, холере, сибирской язве, поразившим северные губернии России в 1868 году. Здесь, надо думать, в первую очередь Некрасова заинтересовали участники событий — «Вельяшева, ее муж» и присоединившиеся к ним народники Христофоров и Войнаральский; устроенные ими бесплатные столовые, мастерские, школа; споры между ними о путях деятельности («Повесть свою я назвал «От слов к делу», — писал Пругавин, — так как два главные действующие лица в ней Белугин (Христофоров) и Кириллов (один из участников последней истории) суть представители дела, различно понятого тем и другим. Белугин — ярый приверженец так называемого экономического обновления, Кириллов же — член «народной расправы»...»)24.
Не так-то часто выпадала поэту возможность видеть реальную деятельность народников на практике, среди народа. Потом он вернется к этой стороне русской жизни и противопоставит пришедшим со стороны Вельяшевым, Христофоровым, Войнаральским своего героя — Григория Добросклонова, вышедшего из недр самого народа. Сейчас же ему интересно было понять этих людей...
Знакомство с Вельяшевой и ее мужем было следующим этапом. Оно принесло Некрасову общие сведения о событиях: «до 400 человек» голодных, движение бурлаков в поисках заработка, «застой судов», возвращение голодных и больных в Архангельскую губернию... Пока эти события связаны с северными губерниями...
Поездка на Шексну, также захваченную этими событиями, беседы с очевидцами связали народную трагедию с местностью, хорошо знакомой поэту. Произошла конкретизация образов — полуживые лошади, трупы их на реке, по берегам костры, фигуры судорабочих, страшная песня: «вопрос крестьян к исправнику, рассказ его, которым я поканчиваю с мужиком, который утверждал, что счастлив чиновник...»25.
План «Смертушки» сложился. Оставалось сесть и писать. Он и намеревался это делать в следующем, 1873 году в Диеппе, однако «Крестьянка», намеченная первоначально как глава, увлекла его, разрослась до целой части. Он работал над ней до самого отъезда в Россию. Времени на «Смертушку» не хватило.
«крестьянином-шпионом», «который возбудил подозрение в мужиках тем, что, ничего не делая, одевался щеголем и всегда имел деньги, — вот они и добрались, откуда... И, сообразив, что это за птица, заманили его в лес и избили. Мужик-шпион убрался из своей деревни, но всюду, где он ни появлялся, его били — по наказу. Помнится, что история эта кончилась трагически» (III, 671).
Этого «шпиона» под именем Егорки Шутова Некрасов вывел в третьей главе «Мира на весь мир» поэмы «Кому на Руси жить хорошо».
Анна Алексеевна вспоминала, что рассказал ему об этом при ней какой-то акцизный чиновник или исправник в 1874 году. Поскольку в том году поэт в Карабиху не приезжал, событие это следует отнести к 1872 году, когда последний раз сестра гостила у него здесь.
Этим летом порвалась еще одна формальная ниточка, связывавшая поэта с Грешневом: уезжая из Карабихи, он подписал дарственную брату Федору на грешневскую половину, завещанную ему отцом26.
Примечания.
— В кн.: Н. А. Некрасов в воспоминаниях современников. М., 1971, с. 191—203; Рейсер С. Воспоминания Ипполита Панаева. — Лит. наследство, № 49—50, Н. А. Некрасов, т. 1, с. 535,
2. Евгеньев-Максимов В. Е. Очерки по истории социалистической журналистики с России. М.; Л.: Госиздат, 1927, с. 163.
3. Алексей (1865—1922), Александр (1866—1941), Елизавета (1867—1944), Николай (1868 — умер в детстве), Мария (1869 — умерла в детстве).
4. Ленский Н. Новые материалы к биографии Н. А. Некрасова — Север, 1908, № 348, 352.
5. Евгеньев-Максимов В. Некрасов — певец русского севера. Ярославль, 1921, с. 10.
— Костромской листок, 1902, № 140.
7. Попов А. В. Н. А. Некрасов и Ярославская область. — В кн.: Н. А. Некрасов. Избранные стихотворения. Ярославль, 1937, с. 54.
8. См.: Груздев А. И. Сюжет и характер в поэме Н. А. Некрасова «Княгиня Трубецкая». Л., 1963, с. 14—20.
9. Музей-усадьба Н. А. Некрасова, МН, № 612.
10. О Некрасове, вып. 3. Ярославль: Верх. -Волж. кн. изд-во, 1971, с. 89.
— Резец, 1939, № 1, с. 20.
12. Лит. наследство, № 51—52, Н. А. Некрасов, т. 2, с. 446—447.
13. Эта книга была в библиотеке поэта в Карабихе. См.: Ащукин Н. Библиотека Некрасова. — Лит. наследство, № 53—54, Н. А. Некрасов, т. 3, с. 415.
14. Лит. наследство, № 51—52, Н. А. Некрасов, т. 2, с. 342.
15. Записки кн. М. Н. Волконской, 2-е изд. Спб., 1906, с. 13—15.
17. Салтыков-Щедрин М, Е. Поли. собр. соч., т. 18, с. 259.
18. Некрасова Н. П. Мои воспоминания о Н. А. Некрасове. — В кн.: Некрасов. К 50-летию со дня смерти. Л., 1928, с. 12.
19. Об этом письме сообщил Н. А. Некрасову А. Н. Плещеев. См.: Лит. наследство, № 51—52, Н. А. Некрасов, т. 2, с. 450.
20. Архив села Карабихи, с. 229.
22. Лит. наследство, № 51—52, Н. А. Некрасов, т. 2, с. 471—474.
23. Государственный архив Архангельской области, ф. 71, он. 4, лл. 4, 5.
24. Лит. наследство, № 51—52. Н. А. Некрасов, т. 2, с. 472.
25. Один из пошехонских знакомых Некрасова, Владимир Александрович Башилов, как мы помним, имел владения по берегам Шексны. В 1872 году он был кандидатом в мировые посредники, т. е. в какой-то мере был чиновником. Не исключено, что прозаический набросок с подробностями о событиях на Шексне восходит к его рассказу. Упомянутый в записи «чиновник министерства путей сообщения» мог быть А. Н. Ераков.