«Буря» - «покой» как символы жизни и счастья
Странствие по морю – тема, восходящая еще к поэзии Горация, – в понимании русских поэтов нерасторжимо связана с духовными исканиями человека. Человек должен пройти по морю житейскому, не поддаться его соблазнам, чтобы обрести в иной жизни в награду тихую пристань. Внезапно налетевшая буря – это символ и изменчивости человеческой судьбы, и внутренние противоречия, которые человек так мучительно преодолевает. Те, кто противостоят житейским бурям (будь то символы земных или небесных сил), подлинные борцы с теми опасностями, что подстерегают человека в «житейском море».
У каждого поэта собственное понимание смысла жизни, воплощенное в образах моря и человека-пловца. Уже к 30 гг. XIX в. этот мотив – странствие по «морю житейскому» мог бы стать избитым– настолько он вошел в «кровь и плоть» русской поэзии. Но бесконечное разнообразие тех аспектов, которые привлекали русских лириков при разработке этого мотива – это, прежде всего, проблема выбора жизненной цели – покоя или бури, проблема идеала и собственное истолкование судьбы. У каждого поэта собственное представление о счастье, и поэтому антитеза буря – покой у каждого поэта имела свое истолкование.
Буря, как воплощение внешних сил, внешних опасностей, сильнее человека. Источником этих бурь может быть и высшая сила, которая противостоит лирическому герою, а может быть и сам человек, своими исканиями, своими стремлениями, порою, сам создающий препятствия в своей судьбе.
Но при любом индивидуальном подходе к понятию «счастье» – оно неотделимо от «покоя» («счастливый отдых, на счастие похожий»), а «волненье» – другая сторона жизни человека – от «бури», «грозы», «ненастья». Эти две стороны человеческой жизни прямо сравниваются в стихотворении Баратынского «Две доли», 1823 г.:
Дало две доли провидение
На выбор мудрости людской:
Или надежду и волнение,
Иль безнадежность и покой.
«пламенными снами» юношеских надежд и «хладом спасительным» жизненного опыта – вот тема стихотворения.
«Надежда и волнение» для тех, кто «бодр неопытным умом», для них и «замыслы блестящие // И сердца пламенные сны!» (пусть «пламенные», но все-таки «сны»). Покой и безнадежность (вещи, казалось бы, совсем разные) «судьбину испытавшим»:
И берегите хлад спасительный
Своей бездейственной души.
Волненье (стремленье к жизненной борьбе) приобретает в стихотворении Баратынского характер несбывшейся мечты («насмешливая судьба» может жестоко посмеяться над «неопытными умами»). Для умудренных жизнью, «волнения» – это «страдания», желание жизненных бурь обернется для них болью новой «прежних ран». Утверждая иллюзорность самих призывов к жизненной борьбе, предпочитая им «хлад спасительный» «бездейственной души», поэт отказывается от любого политического протеста, да и вообще протест был не свойственен и Баратынскому («миролюбивый нрав дала природа мне», «счастья моего искал я в тишине», – признавался сам поэт). Несомненны искренность и пассивное вольнолюбие, но все же вольнолюбие («надейтесь, юноши кипящие»). Поэт стремится преодолеть этот пессимизм и в следующем 1824 г. пишет стихотворение «Буря».
«Жизненное море» редко предстает в русской поэзии идиллическим и лишенным опасностей. Для описания бури (шторма) поэты не жалеют ярких (а вернее – мрачных) красок. Баратынский создает пейзаж, скорее мифический, чем реальный:
Завыла буря; хлябь морская
Клокочет и ревет, и черные валы
Идут, до неба восставая,
Бьют, гневно пеняся, в прибрежные скалы.
«демонический» пейзаж, и не случаен вопрос поэта:
Чья неприязненная сила,
Чья своевольная рука
Сгустила в тучи облака
И на краю небес ненастье зародила?
Горами влажными на землю гонит море?
И сам автор полувопросительно отвечает:
Не тот ли злобный дух, геенны властелин,
Что по вселенной розлил горе,
...
И на творенье ополчил
Все силы, данные творенью?
Земля трепещет перед ним...
Жизнь – движение, это переплетение «покоя» и «бури» (так Баратынский обыгрывает название своего стихотворения):
Когда волнам твоим я вверюсь, океан?
Картина грозной бушующей стихии заканчивается бунтарским монологом:
В покое раболепном я
Ждать не хочу своей кончины;
Она отраднее гордыне человека!
Как жаждал радостей младых
Я на заре младого века,
Так ныне, океан, я жажду бурь твоих.1
– в борьбе. «Он веселит меня, твой грозный, дикий рев», – обращается поэт к океану (а уже не к морю). И финал стихотворения – это голос человека, не боящегося спора с судьбой, это и утверждение значимости человеческой «воли», это и дума о предназначении человека – кто он? Искатель счастья, борец с опасностями или слабая жертва, игрушка судьбы?
По-своему эта философская тема нашла свое завершение в одном из последних стихотворений Баратынского «Мудрецу» (1840):
Тщетно меж бурною жизнью и хладною смертью,
Хочешь ты пристань найти, имя даешь ей: покой.
Нам, из ничтожества вызванных творчества словом
тревожным,
Жизнь для волненья дана: жизнь и волненье одно.
Сам вымышляет себе: лиру, палитру, резец;
Мира невежда, младенец, как будто закон его чуя,
Первым стенаньем качать нудит свою колыбель!
Стихотворение содержит ту же вечную дилемму, которая мучительно встает и перед лирическим героем Баратынского: иль «надежда и волненье» иль «безнадежность и покой». Но эта дилемма уже осмыслена поэтом иначе: человек не способен понять и постичь суть истинной жизни. Стремление к покою или буре Баратынский уже воспринимает как разные этапы человеческой жизни. «Были бури, непогоды, // Да младые были годы!» – напишет он в 1839 г. Стремление к покою или волненью – они как бы связаны с разными эпохами. Так, в письме к Ив. Киреевскому Баратынский писал: «Ты принадлежишь к новому поколению, которое жаждет волнений, я – старому, которое молит Бога от них избавить. Ты назовешь счастьем пламенную деятельность; меня она пугает, и я охотнее вижу счастье в покое, каждый из нас почерпнул сии мнения в своем веке».
– декабристскому и последекабристскому. Утверждая, что его поколение боится деятельности и видит счастье в «покое», Баратынский, очевидно, подразумевал судьбу этого поколения после 14 декабря 1825 г. Неудовлетворенность действительностью, ее неприятие, неверие в будущее – основа философских раздумий поэта в 1830-х гг. Все это вызывает его глубокий пессимизм. Отсюда и трагический тон в его стихотворениях. Но в поэте не затихает борьба между двумя сторонами человеческого бытия – «бурной жизнью» и «хладной смертью», мятежные мечты прошлых лет невозможно забыть – «жизнь и волнение одно», а значит, навсегда с ним и «жизненные бури».
Примечания
1 В этом стихотворении Баратынский как будто отказывается от той жизненной позиции, которую выразил в стихотворении «Родина», 1821:
Как в пристани пловец, испытанный ненастьем,
Укрывшись от толпы взыскательных судей,
Я буду издали глядеть на бури света.
Очень сложны эти внутренние противоречия лирического героя Баратынского (что было вообще свойственно русской поэзии), ищущего то тихой пристани, то бури.