Завоевания в области художественного языка
Баратынский – поэт мысли, поэт философ. Но прежде всего он глубокий лирический поэт. Этим и определяется его место в русской литературе – самого крупного и оригинального из поэтов пушкинского круга. Как справедливо заметил один из его современников: «Чтобы дослышать все оттенки лиры Баратынского, надобно иметь и тоньше слух, и больше внимания, нежели для других поэтов. Чем более читаем мы его, тем более открывается в нем нового, незамеченного с первого взгляда...» Баратынский может поразить точно найденным эпитетом, емким и метким («душемучительный поэт», «Эол бурнопогодный», «беззаботливой душою», «дряхолетний отец», «забота сладостно-туманная», «мощно-крылатая мысль»). Ему близки парадоксальные сочетания: «любить и лелеять недуг бытия», «унылое сладострастие», «шаловливая лира» воспевает «покойную Дафну» и др. В 1820-х гг. в стихах Баратынского встречаются традиционные элегические формулы («младой певец», «суровый рок», «сны златые минутной юности», «роща бесприютная»), но уже в свою раннюю элегию «Падение листьев» (1823) Баратынский смело вводит своеобразный эпитет «незабвенный ручей», который переосмысливает существительное, как бы налаживая новую связь: прилагательного «незабвенный» и существительного «ручей» (можно привести и такой пример: «друг заочный» из послания «Дельвигу», 1820). Баратынского не страшит тавтология: «любовник пылает любовью», «я за любовь любви молил», «все дольное долу отдавших», «лукавство лукавого».
К любимым поэтическим приемам Баратынского можно отнести сопоставление – противопоставление («и грусть, и сладость упованья»; «певец утех, пою утрату их»; «и тихий свет ее очей // Не озарит их тьмы глубокой»; «мир озарит, души моей печальной // Не озаря») и многократную анафору:
Люблю я бранные шатры,
Люблю беспечность полковую,
Люблю красивые смотры,
Люблю тревогу боевую...
«К», 1820
отглагольные существительные, а ведь это не что иное, «как миниатюрные олицетворения состояний и действий»: «сочувствий пламенный искатель», «дум моих лелеятель».
«но смерть... ее с насмешкой опрокинет», «веселых добрых мертвецов», «Афродита гробовая», «гость мучитель», «ужас улыбнется» – своеобразное олицетворение) – в определенной степени способствовали разрушению поэтического, гармонического мира в лирике Баратынского. Действительно, Баратынский нелегкий для понимания поэт, в его лирике немало «темных мест» (еще Белинский находил в стихотворениях Баратынского «темноту и сбивчивость мысли»). В поисках собственного пути Баратынский сознательно шел на усложнение поэтического языка («дни одеяния неловки», «никак веселые проказы») и синтаксиса в своих философских произведениях:
Изнывающий тоской,
Я мечусь в полях небесных,
Надо мной и подо мной
Беспредельный – скорби тесных!
«Недоносок», 1835
«Чудесный наш язык ко всему способен; я это чувствую, хотя и не могу привести в исполнение», – совершенно искренно писал Баратынский Пушкину. Баратынский был строг к своему таланту, таланту яркому и самобытному, он всегда стремился сохранить свою поэтическую независимость и творческую самостоятельность, сознавая всю трудность этого пути. А. Блок справедливо заметил, что Баратынский – поэт, «опередивший свой век в одиноких мучениях и исканиях».
В восприятии современников имя Баратынского и имя Пушкина были неразрывно связаны. «Из всех поэтов, появившихся с Пушкиным, первое место бесспорно принадлежит Баратынскому», – писал В. Г. Белинский в 1842 году. А через год после смерти поэта, оценивая все его творчество, Белинский скажет: «Читая стихи Баратынского, забываешь о поэте и тем более видишь перед собой человека, с которым можно не соглашаться, но которому не можешь отказать в своей симпатии, потому что этот человек, сильно чувствуя, много думал, следовательно, жил, как не всякому дано жить».
Вопросы о творчестве Е. А. Баратынского