Тема счастья в ранней лирике Баратынского
Уже в одной из первых своих элегий «Уныние» (1821) поэт противопоставляет две основные темы своей ранней лирики:
Вчера за чашей круговою,
Средь братьев полковых, в ней утопив свой ум,
Хотел воскреснуть я душою.
Антитеза: я («хотел воскреснуть душою») – друзья (для них – «пиров веселый шум»). Дальше «я» и «они» как будто одно целое, но герой осознает, что это единство – иллюзорно:
С весельем буйным осушали
...
Вино и Вакха мы хвалили,
Но я безрадостно с друзьями радость пел.
Герой одинок: «Восторги их мне чужды были». Размышление поэта: «Того не приобресть, что сердцу не дано» – можно вообще считать эпиграфом к этому стихотворению. Эту идею он усилит в стихотворении «Чтоб очаровывать сердца», 1821: «И ввек того не приобресть, // Чего нам не дано природой».
«туман полуночный», «печаль», «уныние» сливаются у Баратынского с традиционными метафорами «легкой поэзии» – «веселый шум пиров», «чаша круговая», «пенистый бокал», «буйное веселье». Используя устойчивые поэтические клише, Баратынский не боится тавтологии («Рок злобный к нам ревниво злобен», «уныние одно // Унылый чувствовать способен»), смело сочетает слова-антонимы («безРАДОСТно... РАДОСТь пел»).
В этом стихотворении проявился весь Баратынский – «Певец пиров и грусти томной», своеобразная характеристика, данная Пушкиным (построенная на антитезе), которая как бы вмещает все основные темы раннего Баратынского.
Лирический герой готов отдаться радости («воскреснуть душою»), но сердцем понимает, что радость и счастье не для него («тщетно жить хотел»). Тема счастья постоянно присутствует в ранней лирике Баратынского «финляндского» периода: «Я счастье буду воспевать», «счастие искать для сердца должно нам», с другой стороны, поэт утверждает, что «вера в счастье» – лишь призрак, счастье возможно лишь в молодости («мы пели счастье дней младых»), счастье – «живость детских чувств»; или совсем категоричное: «не видать в лицо мне счастья».
Счастье – это нечто иллюзорное, как и любовь. «Желание счастья» поэт сближает с «неясным желаньем»:
Так, сердцем постигнув блаженнейший мир,
«Сладкое усыпленье», «жажда счастья», «желание счастья», а с другой стороны, неверие в счастье – эти противоположные начала (жизнеутверждающие настроения и настроения тоски и печали) то сменяют друг друга в поэзии Баратынского, то органически сочетаются, то тесно переплетаются1. Не случайно одно из стихотворений Баратынского, связанных с темой счастья, так и называется «Безнадежность»
Я требовал его от неба и земли
И вслед за призраком, манящим издали,
Жизнь перешел до полдороги.
Но прихотям судьбы я боле не служу:
Отныне с рубежа на поприще гляжу –
И скромно кланяюсь прохожим.
Уже в самом этом характерном названии скрывается ответ на вопрос: так возможно ли счастье? Счастье – «призрак», возможно лишь по прихотям судьбы». Но вот интересное сравнение: «счастливый отдыхом, на счастие похожим» – своеобразная игра слов, столь характерная для Баратынского. Тема «покоя» и «счастья» входят в его поэзию, как и в лирику XIX века.
Где же можно найти счастье? Счастье – это духовное братство, близость родственных по духу людей – им не страшны гонения и превратности судьбы.
– ты дух мой оживил
Надеждою возвышенной и новой.
Ты ввел меня в семейство добрых муз;
...
И дружества твердя обет святой,
Бестрепетно в глаза судьбе глядели.
«Дельвигу», 1822
Но, даже отдаваясь жизненным радостям, поэт чувствует, что счастье не для него («счастлив я ошибкой и не к лицу веселье мне»). Для Баратынского веселье – «усилие гордого ума». Может быть, этим усилием в какой-то степени можно объяснить мужественный тон даже самых пессимистических и безотрадных его стихотворений о непрочности человеческого счастья («победил умом сердечное чувство», – так признается сам поэт).
Эти пессимистические настроения поэта о невозможности счастья, бессилии перед «злым роком», «всевидящей судьбой» пронизывают все раннее творчество Баратынского. Но элегические мотивы о личных страданиях и горестях приобретают в его поэзии уже общефилософское значение о невозможности счастья и любви, участи современного человека.
Сосредоточившись на том или ином вопросе общефилософского характера, Баратынский как бы ищет выхода среди всех этих противоречий, ищет разрешения мучивших его сомнений и не находит его (а если и находит, то только на время и не надолго), и вновь возвращается к этим «загадкам бытия», к этим неразрешимым вопросам.
Примечания
1 «Наслаждайтесь: все проходит!»:
Не ропщите: все проходит:
И ко счастью иногда
Нас суровая беда.