«Мои пенаты». Анализ стихотворения
В свой эпикуреизм Батюшков вносит много прелести и изящества, это не простое сибаритство, а своеобразный культ наслаждения жизнью, земными радостями. И это упоение жизнью и молодостью – то новое, что внес Батюшков в русскую поэзию. С особой силой это проявилось в стихотворении «Мои пенаты» (1812).
В стихотворении та же антитеза: простой образ жизни поэта (странника, «скромного в желаниях») – противопоставлен «богатству с суетой», в котором живут:
Придворные друзья
И бледны горделивцы,
Надутые князья!
Дом поэта – «смиренный уголок», «смиренная хата», «хижина убогая». Обстановка столь же бедна:
Стоит перед окном
Стол ветхой и треногой
С изорванным сукном.
В углу, свидетель славы
И суеты мирской,
Висит полузаржавый
Меч прадедов тупой;
Здесь книги выписные,
Там жесткая постель –
Все утвари простые...
Но в бедной комнате горит «яркий огонь», и в своей «смиренной хате» поэт радостно встретит старого солдата, «убеленного годами и трудом».
Ты смело постучися,
Войди и обсушися
У яркого огня.
Но вот в «свой смиренный уголок» поэт приглашает «прелестницу» – и в «бедной и убогой» комнате появляется «ложе из цветов», на котором с «розами и нарциссами» в златых локонах» мирно почивает Лила в «дымчатом покрове».
Вот поэта в его «смиренной хате» навещают друзья, «философы – ленивцы, враги придворных уз». К их услугам – кубки, «дар Вакха» – вино, и подымается «чаша золотая».
Герой Батюшкова упоен жизнью и молодостью:
Мой друг! скорей за счастьем
В путь жизни полетим,
И смерть опередим!
...
И ленью жизни краткой
Продлим, продлим часы!
– два важных термина в поэтике Батюшкова. «Они означают не ничегонеделание, но состояние покоя, отсутствие самопринуждения, внутреннее равновесие, при котором человек может предаваться духовному занятию», – справедливо заметил В. Э. Вацуро.
В этом стихотворении Батюшков впервые переходит от своего раннего мотива – «наслаждения перед лицом смерти к мотиву не просто спокойной, но и радостной смерти»:
Товарищи любезны!
Не сетуйте о нас...
Сберитесь и цветами
И путник угадает
Без надписей златых,
Что прах тут почивает
– «парки тощи».
Батюшков обожествляет простое человеческое счастье – негу и душевный покой, «безвестную сень» (и в этом жизненная и поэтическая философия раннего Батюшкова), где ему дана возможность принять близких друзей – поэтов, «жрецов Феба», «питомцев муз», тех, кому хариты плетут «бессмертия венцы». Для Батюшкова любимые поэты – бессмертны. Державин – «наш Пиндар», «наш Гораций», Карамзин – «фантазии небесной давно любимый сын», Богданович – «воспитанник харит», Хемницер и Крылов – «два баловня природы» – в своих предпочтениях Батюшков пристрастен, как и любой человек.
Условное и безусловное, книжные штампы, мелкие реальные детали – все это характерно для «Моих пенатов». Условен и образ героини: «кудри золотые», «очи голубые», «рука белоснежная», «улыбка нежная», «уста алые» («пламенные»). И эту героиню поэт зовет в свою убогую хижину с бедным столом и простым глиняным горшком («рухлая скудель»)!
Фольклорные мотивы («путь-дорога», «друг сердечный») мирно сочетаются с пышными перифразами. Музы у Батюшкова – «пиериды», «пермесские богини», «парнасские царицы», вино – «дар Вакха», Фортуна – «слепая богиня». В русской поэзии того времени античная мифология была столь популярна, что редкий поэт обходился без Феба, Эрота, Марса, Киприды. Античные симпатии – своеобразный художественный элемент лирики Батюшкова.
Поэт стремится к выразительным, «зрительным» эпитетам («слог так и трепещет, так и льется – гармония очаровательна», – напишет об этом стихотворении А. С. Пушкин): фимиам «тучный», парки «тощи». «Сладкозвучие» поэта с особой силой проявляется в поэтической фонетике: «колокола вой» (ударное «о»). Это и разные виды аллитерации («Я в пристань от ненастьЯ», «Сердечно СладоСтраСтье»). Прекрасно по своей образности сравнение «как вихорь на полях», прекрасна пейзажная зарисовка – утро – пробуждение человека и пробуждение самой жизни:
В сиянии дневном,
И пташки теплы гнезды
Что свиты под окном,
Щебеча покидают...
Все с утром оживает...
А вот портреты поэтов, которым адресовано послание «Мои пенаты»:
СлоЖи печалей бремя,
Жуковский добрый мой!
О Вяземский! цВетами
Друзей тВоих Венчай.
Дар Вакха перед нами:
Вот кубок – налиВай!
– высокий мир человеческой личности и несовершенство действительности, поэт видит недостатки, пороки этого мира. Но отрицание этой действительности не переходит в открытое столкновение с ней (не говоря уже о борьбе). Главное для поэта – душевное спокойствие, чистая совесть и добродетель. Но как воспевать реальную простую повседневную жизнь (где для обычных людей нет ни Хлой, ни Киприд), и в то же время не принизить высокую поэзию и не нарушить требований поэтического искусства? У Батюшкова мы не находим ответа. И это противоречие ранней лирики Батюшкова тонко подметил Пушкин: «Главный порок в сем прелестном послании, – пишет он о «Моих пенатах», – есть слишком явное смешение древних обычаев мифологических с обычаями жителя подмосковной деревни. Музы – существа идеальные... но норы и келии, где лары расставлены, слишком переносят нас в греческую хижину, где с неудовольствием находим стол с изорванным сукном и перед камином суворовского солдата с двуструнной балалайкой. Это все друг другу слишком уже противоречит». Эти мысли были сформулированы позднее, а в Лицее юный поэт был в восхищении от послания Батюшкова и пишет «Городок» (1815).
«Мои пенаты» сыграло огромную роль в развитии жанра «дружеского послания». Подобными посланиями обменивались В. Пушкин, Вяземский, Дельвиг. Не избежал его очарования и поэт-декабрист К. Ф. Рылеев.