Судьба поэта. Анализ элегии «Умирающий Тасс»
Еще в ранних своих стихотворениях Константин Батюшков называл поэтов «Жрецами Феба», «любимцами Феба», «наперсниками» и «любимцами муз». Душа у поэтов – «нежная», вдохновенье «небесное», а сама поэзия – «святая». В батюшковские времена поэт именовался «любимцем» богов или муз – это стало своего рода литературным клише. Но вот Батюшков создает новое сочетание: настоящий поэт – баловень «природы». И этот «баловень» в большей степени, чем «любимец» или «наперсник», характеризует образ поэта, кому хариты «плетут бессмертия венцы».
В 1804 г. выходит компиляция Ж. -М. -Б. де Сен Виктора «Великие поэты несчастливцы». Она получила особенную популярность среди членов Вольного общества любителей словесности, наук и художеств.
Цель автора состояла в том, чтобы показать, что все великие поэты – от Гомера до Руссо, эти двигатели человеческой мысли, испытывали постоянные гонения со стороны «сильных мира сего» и своих современников, в особенности тогда, когда поэты стремились учить их, а не развлекать. Еще печальнее судьба поэта, если он беден или низкого происхождения. Эти рассуждения как бы подвели к составлению символической биографии: 1) поэт и власть, 2) губительная любовь; 3) зависть; 4) странничество. Именно с этих аспектов трактовали жизнь поэтов (от Гомера до Руссо) и русские лирики XIX века – Пушкин, Дельвиг, Кюхельбекер. Не избежал этого и Батюшков.
Его привлекает личность итальянского поэта XVI века Торквато Тассо (его печальная судьба, трагическая любовь к сестре герцога, вынужденное изгнание). К нему обращено послание Батюшкова 1808 года. В 1808 и 1809 гг. поэт публикует отрывки из I и XVIII песен «Освобожденного Иерусалима», а в 1817 г. пишет элегию «Умирающий Тасс». Он закончил ее в том же году и срочно отправил Н. И. Гнедичу, чтобы элегия успела попасть в I сборник его Стихотворений: «Мне эта безделка расстроила было нервы, так ее писал усердно». Батюшков заметил в примечаниях: «Тассо как страдалец скитался из края в край, не находил себе пристанища, повсюду носил свои страдания, всех подозревал и ненавидел жизнь свою как бремя. Тассо, жестокий пример благодеяний и гнева Фортуны, сохранил сердце и воображение, но утратил рассудок». Это ли не своеобразное пророчество Батюшковым собственной участи?
Основная тема элегии – духовное одиночество поэта в окружающем его мире. Характерны в этом плане и последние строчки эпиграфа (а в качестве эпиграфа Батюшков берет маленький отрывок из трагедии Т. Тассо «Торрисмондо»):
... всякая почесть
Похожа на хрупкий цветок!
...
Что мне в дружбе, и что мне в любви!
О, слезы! О, горе!
В своем произведении Батюшков сохраняет элегическую структуру за экспозицией идеи монолога поэта. Монолог как бы сочетает в себе черты монологов двух жанровых групп: элегии о «бедном поэте» и об «умирающем поэте». Автору близка мысль – «великое дарование и великое страдание» почти одно и то же:
Я пел величие и славу прежних дней,
И в узах я душой не изменился.
Муз сладостный восторг не гас в душе моей,
И гений мой в страданьях укрепился.
Все драматические моменты биографии Т. Тассо Батюшковым представлены как проявления надменной воли судьбы:
Ни почестей столь поздния награды –
Ничто не укротит железныя судьбы,
Не знающей к великому пощады.
...
Не усладят певца свирепой доли.
...
Скитаяся, как бедный странник,
Каких не испытыл превратностей судеб?
Поэт – добыча «злой судьбины», его преследует «перст неотразимый» судьбы, рока. Рок (античная Немезида) сильнее певца:
... не спас главы моей,
Бесславием и славой удрученной,
Главы изгнанника, от колыбельных дней
Карающей богине обреченной...
Жизнь поэта – «бурное море», «грозный океан»:
Где мой челнок волнами не носился?
Это сравнение человеческой жизни с бушующей стихией – столь характерное для русской лирики всего XIX века и даже XX века – нашло отражение и у Батюшкова: «И снова мой челнок Фортуне поверял» («К друзьям», 1815); «грозный океан кругом меня роптал и волновался» («Разлука», 1815); «О, юный плаватель! Вверяйся челноку! Плыви» («Из греческой антологии», 1818).
Триумф Тассо («усердного жреца Феба») достигает его слишком поздно, когда:
... над божественной страдальца головой
Дух смерти носится крылатой.
«муз сладостный восторг», на исходе:
Полуразрушенный, он видит грозный час,
С веселием его благославляет,
И, лебедь сладостный, еще в последний раз
Он, с жизнию прощаясь, восклицает...
– сравнение умирающего поэта с лебедем.
Поэтическая идея – «обновление существования» через отрешение от земной оболочки – развернута и детализирована Батюшковым:
Ваш друг достиг давно желанной цели.
Мучительной кончины не приметит:
Творчество Тассо переживет века:
... ему венец бессмертья обречен,
Рукою муз и славы соплетенный.
Правда, в другом мире:
Искусств и муз творенья величавы,
Но там все вечное, как вечен сам творец,
Податель нам венца небренной славы!
Пейзаж играет огромную роль в элегии: угасание дня – угасание жизни:
И, оживлен вечернею прохладой,
Десницу к небесам внимающим воздел...
«Смотрите, – он сказал рыдающим друзьям, –
Как царь светил на западе пылает!
Где вечное светило засияет...»
Батюшков повышает экспрессивность метафоры: умирающий поэт смотрит на величественную картину заходящего солнца:
Светило дневное уж к западу текло
И в зареве багряном утопало;
В последний раз страдальца просияло.
«божественный» (автор повторит еще раз этот эпитет – «божественная голова»), чьи творения бессмертны, но знавший в своей жизни лишь суровые горести.
Для элегии «Умирающий Тасс» характерно стилевое смешение (что вообще отличает лирику Батюшкова): славянизмы («веси», «стогны», «игралище людей» – и это для описания Рима); усеченные прилагательные, столь любимые поэтом («шумны волны», «раскинуты ковры»). Ангел с «лазурными крылами» (что поведет поэта к его последнему пристанищу) и христианский крест. Пышны и красочны перифразы: «квиритов пепелище» (Рим), «царь светил» (солнце), «колыбель… несчастных дней» (Сорренто). Прекрасны поэтические сравнения: «Тибр, поитель всех племен», «Ринальд, кипящий, как Ахилл». Нарастает динамика поэтических сравнений: «... ты летал по трупам вражьих сил, // Как огнь, как смерть, как ангел-истребитель...»