«Гусарщина»
Событие это (высылка в белорусский полк в качестве наказания за написание политических басен), печально отразившееся на всей последующей военной карьере Дениса Давыдова, тем не менее сыграло огромную роль в развитии его поэтического таланта. В полку Давыдов знакомится с А. П. Бурцовым, человеком не особенно образованным (который и послания Давыдова читать не мог). Встреча эта сама по себе незначительна. Но в Бурцове Давыдов сумел увидеть черты «настоящего гусара», своеобразную «модель» свободолюбивого, беспечного и храброго гусарства. С поэтизации этой «модели» было связано рождение самобытного давыдовского стиха. Отныне Давыдов находит собственную поэтическую тему и тот жанр, который позволяет ему наиболее полно и ярко ее отразить – дружеское послание.
Достигший небывалого расцвета в поэзии конца XVIII – начала XIX века, этот жанр способствовал прежде всего обострению интереса к отдельной личности, к ее духовному миру. Жанр послания позволял себе сюжетность, обычно не свойственную лирике, и являлся, таким образом, своеобразным предшественником стихотворной повести и даже романа в стихах. Палитра послания обогащалась бытовыми деталями, а сам адресат приобретал постепенно конкретные реальные черты. Дружеское послание – открытие нового мира в литературе. Оно создало совершенно новый тип героя – свободного человека, не заботящегося о чинах и богатстве, живущего вдали от шумных городов.
Послания Дениса Давыдова неразрывно связаны с основной тенденцией развития этого жанра и вместе с тем вносят в этот жанр «черты незабываемого слога». Показать жизнь русского воина, найти поэзию в его обыденных занятиях, раскрыть его духовный мир, богатство его натуры и в повседневной жизни, и в дыму сражений, показать человека на войне, найти образец для подражания молодым воинам – все это удалось Давыдову в его «гусарских» посланиях. Давыдов «поэт в душе», – верно заметил один из первых критиков его поэтических произведений В. Г. Белинский, – для него жизнь была поэзиею, а поэзия жизнью, он поэтизировал все, к чему ни прикасался».
«Ужасные пуншевые стаканы», «ташки и доломаны» – вся нарочито бедная обстановка гусарского обихода под пером Давыдова наполняется жизнью.
Герой Дениса Давыдова не просто забубенный молодец, лихой наездник и беспробудный гуляка. Гусарский пир, где царствует «удалое веселье» и «братское своеволье», в поэзии Давыдова противостоит тем светским празднествам, «где откровенность в кандалах, где тело и душа под прессом». Не случайно в своей «Гусарской исповеди» (1832) Денис Давыдов скажет:
Мне душно на пирах без воли и распашки.
Давай мне хор цыган! Давай мне спор и смех,
И дым столбом от трубочной затяжки!
Бегу век сборища, где жизнь в одних ногах,
Где благосклонности передаются весом…
…
И я спешу в мою гусарскую семью…
…
Роскошествуй, веселая толпа,
В живом и братском своеволье!
«чин за вахтпарады» и «Георгий за совет» настоящие козни Фортуны, сделало его в глазах многих поколений идеалом подлинного свободолюбивого, отчаянного, мужественного и лихого гусара.
В создании залетных посланий и «бахических» песен Денис Давыдов не знал себе равных. Он был настолько самобытен, что подражать ему было невозможно. Правда, нужно отметить, что военно-любовная лирика Давыдова вызвала несколько попыток. Так, пробовал себя в этой области К. Н. Батюшков, написав свое: «Гусар на саблю опираясь», но Пушкин, так любивший его поэзию, отрицательно отнесся к этому стихотворению: «Цирлих-манирлих. С Д. Давыдовым не должно и спорить».
Денис Давыдов писал по вдохновению и где придется – в госпиталях, во время дежурств и даже в эскадронных конюшнях. И пусть критики отмечали в его произведениях «нерадивость в отделке» (А. Бестужев-Марлинский), но меткость, яркость, точность, отточенность выражений, полная искренность чувства – эти черты отличают поэзию Давыдова, и его «гусарщину», и его элегии.
«Не умрет твой стих могучий,
Достопамятно-живой,
Удивительный, кипучий
И воинственно-летучий
И разгульно-удалой»
– так обращается к Давыдову Н. М. Языков.
Оригинальность поэзии Давыдова – это прежде всего его слог, «быстрый, картинный, внезапный» (А. А. Бестужев-Марлинский):
... гулять не время!
К коням, брат, и ногу в стремя,
Саблю вон – и в сечу!»
«Бурцову», 1804
Столь же быстр и неожиданен у Дениса Давыдова переход от одного ритма к другому:
Конь кипит под седоком,
Сабля свищет, враг валится…
Бой умолк, и вечерком
Снова ковшик шевелится.
«Песня старого гусара», 1817
– лихого гусара, да и сам язык – язык «презренной», обыденной жизни; просторечия, которые так легко вошли в поэтический язык Давыдова («кобенясь умирает» – и это о трагическом герое; «горло драли» и т. д.)
Язык Дениса Давыдова резко отличался от поэтического языка двух крупнейших поэтов того времени В. А. Жуковского и К. Н. Батюшкова, вступивших на литературное поприще вместе с Д. Давыдовым. Поэзия Давыдова шла вразрез с устанавливаемыми поэзией Жуковского и Батюшкова принципами гармонии, и внешний эффект произведений поэта-гусара, как это уже было отмечено критиками, часто заключался именно в дисгармонии стоявших рядом слов и выражений: «И Дибич красотой людей перепугал», «И крестятся ведьмы, и тошно чертям»; «Подавай лохань златую».
Пользуясь этим приемом, Денис Давыдов создает одно из лучших своих стихотворений «Поэтическая женщина» (1816):
Что она? – Порыв, смятенье,
И холодность, и восторг,
И отпор, и увлеченье
Смех и слезы, черт и бог,
Пыл полуденного лета,
Урагана красота…
Будь, гусар, век пьян и сыт!..
В мирных днях не унывай
И в боях качай-валяй!
Жизнь летит: не осрамися,
…
«Гусарский пир», 1804
Эти приемы Давыдов переносит и в другие, позднейшие свои произведения.
Уже в ранних посланиях, обращенных к Бурцову, Давыдову удалось создать яркий, конкретный и вместе с тем обобщенный образ «лихого гусара», – «еры и забияки», отважного рубаки на «ухарском коне», презирающего низкопоклонство и лесть, трусость и слабодушие. Рядом с ним «поэт-герой», поэт-воин под стать «лихому гусару», и он был настолько ярок и автобиографичен, что для многих поколений читателей был неотделим от самого Д. Давыдова. Во многочисленных посланиях, адресованных ему, мы видим тот же образ «певца-героя» с устойчивыми портретными чертами («черноусый молодец», «усач», «бородинский бородач», «боец чернокудрявый с белым локоном на лбу», «с кудрявой, смуглой бородой» и др.).
Но «лихого гусара» и «поэта-героя» объединяют не только личное мужество, честность и искренность, они – пламенные патриоты:
Наша матушка Россия!
И пусть в мирное время они, как и настоящие гусары:
…Все мертвецки
Пьют и, преклоняясь челом,
Но едва проглянет день,
Каждый по полю порхает:
Кивер зверски набекрень,
Ментик с вихрями играет.
«Песня старого гусара», 1817
Но если настанет година испытаний:
Но коль враг ожесточенный
Нам дерзнет противустать,
Первый долг мой, долг священный –
Друг твой в поле появится,
Еще саблею блеснет,
Или в лаврах возвратится,
Иль на лаврах мертв падет!
«Элегия IV», 1816
Патриотическая тема борьбы с врагом, борьбы за освобождение родины резко акцентируется в «гусарских» стихах Дениса Давыдова; и они выходят из узких рамок сугубо интимной лирики, тем самым расширяя смысл и значение «гусарщины».