Чубукова Е.В, Мокина Н.В.: Русская поэзия XIX века
Алексей Васильевич Кольцов.
Начало литературного пути

Начало литературного пути

Для Кольцова, не получившего достаточного образования, но стремившегося к знаниям, путь был один – самообразование, чтение. Некоторые книги он покупал («Приобретение книг было счастьем и радостью его жизни», – писал В. Белинский), другие брал из книжной лавки Д. А. Кашкина, а позднее ему посчастливилось пользоваться библиотекой Воронежской духовной семинарии. Первые стихи он писал по тем книгам, что удавалось найти. Д. А. Кашкин подарил Кольцову один такой учебник – «Правила, как писать стихи» – с отрывками из Хераскова, Богдановича, Дмитриева.

Позднее Кольцов познакомился с поэзией Батюшкова, Давыдова, Вяземского, а, главное, Пушкина. Впечатление от поэзии Пушкина было столь сильным и глубоким, что Кольцов ощущал его всю жизнь. Кольцов многому учится у своих предшественников (поэтический язык, стихотворная техника, отдельные мотивы и образы). Как бы продолжая традиции «легкой поэзии», он пишет несколько стихотворений о быстротечности молодости («Совет старца», «Песня старика», «Утешение», «Веселый час»).

Вот одно из ранних стихотворений Кольцова «Прекрасной поселянке» (1828 г.), написанное не без воздействия стихотворения Пушкина «Буря». Пушкинского в стихотворении Кольцова мало, зато много условного, ученического – как и в самом стихе (излишне гладок), так и в поэтических клише («ланиты», «уста», «чудесная мечта»). Кольцов заимствует у Пушкина сам образ – героиня в белом стоит на скале на фоне синего моря – этим сходство и заканчивается. Молнию и бурю у Кольцова сменяет легкий ветерок («зефир»), играющий кудрями девушки, увенчанной «голубой шляпкой с пером». Но вот конец стихотворения. И мы видим, как сквозь заимствованное пробивается оригинальное, кольцовское:


В избытке чувства, в исступленье,
Сгорел бы весь, как огнь степной!

– дружеское послание, есть и одическое «высокое» послание, элегия, даже триолет (восьмистишие, построенное на трехкратном повторении строк и рифм), баллада. Но славой своей Кольцов был обязан «русской песне» или просто песне, тому, что позднее Герцен назовет «кровно-родной» песней.