Лирика 1820-х гг. Анализ стихотворения «Ницца»
Ученический период не прошел для Кюхельбекера бесследно. Его поэзия обогащается опытом новой поэтической школы (Жуковского и Батюшкова). Это прежде всего выражается в стремлении изобразить интимные переживания человека, а также в достижениях в области поэтического языка и стиха.
Снискавший вскоре известность, как гонитель элегии и сторонник оды, Кюхельбекер, на рубеже 1810 – 1820-х гг. смело экспериментирует с элегией. «Сохраняя жанр, он не только видоизменял его тематику, но и стиль. И это давало интересные результаты. Новшеством было введение патетики», – справедливо замечает И. М. Семенко.
Так, во время путешествия по Европе, в 1821 г., Кюхельбекер пишет стихотворение «Ницца». «Слухи, распространившиеся в последние дни моей бытности в Ницце о движении пьемонтских карбонариев, бунт Александрии и ропот армии, предчувствие войны и разрушения удвоили мое уныние», – напишет об этом времени сам поэт.
Край, любовь самой природы,
Родина роскошных муз,
Область браней и свободы,
Рабских и сердечных уз!
Был я на холмах священных,
Средь божественных гробов,
В тесных рощах, растворенных
Сладким запахом цветов!
...
Все жестоким укоризна,
Что здесь сердце говорит!
Иль не здесь любви отчизна?
Иль не это сад харит?
Здесь я видел обещанье
Светлых, беззаботных дней;
Но и здесь не спит страданье,
Муз пугает звук цепей!
Стихотворение построено на жесткой антитезе. С одной стороны, Ницца – «страна чудесная», «родина роскошных муз», «любовь самой природы», «страна душевных мечтаний»; и в этот «сад харит», «рай земной» (Кюхельбекер любит пышные перифразы) вторгается «раздор кровавый».
Автор создает необычную, но смелую по сочетаемости красок картину:
Где весь в листьях в мраке леса
Рдеет сочный апельсин.
Тьма сверкала подо мною,
Поэт смело соединяет канонические образы («исток Полионы», «сад харит»), условные, чуть ли не клишированные эпитеты («дикие скалы», «унылый взор», «песнь печальная») с эпитетами, близкими к фольклору («шелковые луга»). У него даже «Миньона тужит» (гетевская героиня не страдает, тоскует, печалится, а именно тужит).
Мелодия стиха достигается звуковыми повторами:
Но встает РАздОР кРОвавый,
БРАнь несется в РАй земной!
...
Гром ЗАвоет; ЗАрев блески...
или повторами отдельных строк:
Здесь пленяют небеса...
Здесь не могут пасть леса,
Здесь душа в лугах шелковых...
Здесь я видел обещанье...
характерна и меняющаяся аллитерация:
Средь Синевы небеСной...
К Песне тихой и Печальной
Преклонил я жадный слух...
Не РодяСь, ВеСна уВянет,
Вольность, не РодяСь, умРет!
Душевные переживания лирического героя в этом чуть ли не идиллическом мире (где светит «дивная луна», а небо «васильковой лазури») очень определенны. Человеческое сознание раскрывается через внутренний мир душевных переживаний, гражданская скорбь вызывает драматические страдания героя:
Гром завоет; зарев блески
Ослепят унылый взор;
Ненавистные тудески
Ниспадут с ужасных гор;
Смерть из тысяч ружей грянет,
В тысяче штыках сверкнет;
Не родясь, весна увянет,
Вольность, не родясь, умрет!
Трудно не согласиться с точкой зрения И. М. Семенко: «Интимный лирический тон и одновременно общественный пафос характерны для элегии «Ницца»».
– те, кого он любит (мать, сестра, племянники). Но поэт не может жить их жизнью. Его ждет другой мир, куда он обязан вернуться. Он не может наслаждаться спокойным счастьем, райский мирный идиллический уголок не для него. Его удел – бесприютность и скитальчество. Скитальчество присуще Кюхельбекеру и как особенное свойство души, и как образ жизни, и как образ культурно ненасытного, «любопытствующего, неспокойного ума», – пишет В. И. Холкин.
«цветовые» эпитеты. Его поэтическая палитра очень колоритна. «Золотые» у него – звезды, сны, мечтания, солнце, утро, луна, денница, свобода, даже цепи «алмазные». Столь же любим им и эпитет «лазурный» – «лазоревый свод», «чистая лазурь», «васильковая лазурь», «свод небес васильковый». Прекрасное подтверждение этому – его стихотворение «Амур Живописец» (подражание Гете). И даже мальчик у него – «краснощекий» (что не совсем типично для романтической поэзии 1820 гг.).