• Наши партнеры
    Ассортимент посуды из серебра.
  • Мороз, Красный Нос

    
    Посвящаю моей сестре Анне Алексеевне
    
    Ты опять упрекнула меня,
    Что я с музой моей раздружился,
    Что заботам текущего дня
    И забавам его подчинился.
    Для житейских расчетов и чар
    Не расстался б я с музой моею,
    Но бог весть, не погас ли тот дар,
    Что, бывало, дружил меня с нею?
    Но не брат еще людям поэт,
    И тернист его путь, и непрочен,
    Я умел не бояться клевет,
    Не был ими я сам озабочен;
    Но я знал, чье во мраке ночном
    Надрывалося сердце с печали
    И на чью они грудь упадали свинцом,
    И кому они жизнь отравляли.
    И пускай они мимо прошли,
    Надо мною ходившие грозы,
    Знаю я, чьи молитвы и слезы
    Роковую стрелу отвели...
    Да и время ушло,- я устал...
    Пусть я не был бойцом без упрека,
    Но я силы в себе сознавал,
    Я во многое верил глубоко,
    А теперь - мне пора умирать...
    Не затем же пускаться в дорогу,
    Чтобы в любящем сердце опять
    Пробудить роковую тревогу...
    
    Присмиревшую Музу мою
    Я и сам неохотно ласкаю...
    Я последнюю песню пою
    Для тебя - и тебе посвящаю.
    Но не будет она веселей,
    Будет много печальнее прежней,
    Потому что на сердце темней
    И в грядущем еще безнадежней...
    
    Буря воет в саду, буря ломится в дом,
    Я боюсь, чтоб она не сломила
    Старый дуб, что посажен отцом,
    И ту иву, что мать посадила,
    Эту иву, которую ты
    С нашей участью странно связала,
    На которой поблекли листы
    В ночь, как бедная мать умирала...
    
    И дрожит и пестреет окно...
    Чу! как крупные градины скачут!
    Милый друг, поняла ты давно -
    Здесь одни только камни не плачут...
    ..................
    
    
    
       ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
       СМЕРТЬ КРЕСТЬЯНИНА
    
    1
    
    
    С морозу - должно полагать.
    
    2
    
    Привычная дума поэта
    Вперед забежать ей спешит:
    Как саваном, снегом одета,
    Избушка в деревне стоит,
    
    В избушке - теленок в подклети,
    Мертвец на скамье у окна;
    Шумят его глупые дети,
    Тихонько рыдает жена.
    
    Сшивая проворной иголкой
    На саван куски полотна,
    Как дождь, зарядивший надолго,
    Негромко рыдает она.
    
    3
    
    Три тяжкие доли имела судьба,
    И первая доля: с рабом повенчаться,
    Вторая - быть матерью сына раба,
    А третья - до гроба рабу покоряться,
    И все эти грозные доли легли
    На женщину русской земли.
    Века протекали - всё к счастью стремилось,
    Всё в мире по нескольку раз изменилось,
    Одну только бог изменить забывал
    Суровую долю крестьянки.
    И все мы согласны, что тип измельчал
    Красивой и мощной славянки.
    
    Случайная жертва судьбы!
    Ты глухо, незримо страдала,
    Ты свету кровавой борьбы
    И жалоб своих не вверяла,-
    
    Но мне ты их скажешь, мой друг!
    Ты с детства со мною знакома.
    Ты вся - воплощенный испуг,
    Ты вся - вековая истома!
    Тот сердца в груди не носил,
    Кто слез над тобою не лил!
    
    4
    
    Однако же речь о крестьянке
    Затеяли мы, чтоб сказать,
    Что тип величавой славянки
    Возможно и ныне сыскать.
    
    Есть женщины в русских селеньях
    С спокойною важностью лиц,
    С красивою силой в движеньях,
    С походкой, со взглядом цариц,-
    
    Их разве слепой не заметит,
    А зрячий о них говорит:
    "Пройдет - словно солнце осветит!
    Посмотрит - рублем подарит!"
    
    Идут они той же дорогой,
    Какой весь народ наш идет,
    Но грязь обстановки убогой
    К ним словно не липнет. Цветет
    
    Красавица, миру на диво,
    Румяна, стройна, высока,
    Во всякой одежде красива,
    Ко всякой работе ловка.
    
    И голод, и холод выносит,
    Всегда терпелива, ровна...
    Я видывал, как она косит:
    Что взмах - то готова копна!
    
    Платок у ней на ухо сбился,
    Того гляди косы падут.
    Какой-то парнек изловчился
    И кверху подбросил их, шут!
    
    Тяжелые русые косы
    Упали на смуглую грудь,
    Покрыли ей ноженьки босы,
    Мешают крестьянке взглянуть.
    
    Она отвела их руками,
    На парня сердито глядит.
    Лицо величаво, как в раме,
    Смущеньем и гневом горит...
    
    По будням не любит безделья.
    Зато вам ее не узнать,
    Как сгонит улыбка веселья
    С лица трудовую печать.
    
    Такого сердечного смеха,
    И песни, и пляски такой
    За деньги не купишь. "Утеха!" -
    Твердят мужики меж собой.
    
    В игре ее конный не словит,
    В беде не сробеет - спасет:
    Коня на скаку остановит,
    В горящую избу войдет!
    
    Красивые, ровные зубы,
    Что крупные перлы у ней,
    Но строго румяные губы
    Хранят их красу от людей -
    
    Она улыбается редко...
    Ей некогда лясы точить,
    У ней не решится соседка
    Ухвата, горшка попросить;
    
    Не жалок ей нищий убогой -
    Вольно ж без работы гулять!
    Лежит на ней дельности строгой
    И внутренней силы печать.
    
    В ней ясно и крепко сознанье,
    Что всё их спасенье в труде,
    И труд ей несет воздаянье:
    Семейство не бьется в нужде,
    
    Всегда у них теплая хата,
    Хлеб выпечен, вкусен квасок,
    Здоровы и сыты ребята,
    На праздник есть лишний кусок.
    
    Идет эта баба к обедни
    Пред всею семьей впереди:
    Сидит, как на стуле, двухлетний
    Ребенок у ней на груди,
    
    Рядком шестилетнего сына
    Нарядная матка ведет...
    И по сердцу эта картина
    Всем любящим русский народ!
    
    5
    
    И ты красотою дивила,
    Была и ловка, и сильна,
    Но горе тебя иссушило,
    Уснувшего Прокла жена!
    
    Горда ты - ты плакать не хочешь,
    Крепишься, но холст гробовой
    Слезами невольно ты мочишь,
    Сшивая проворной иглой.
    
    Слеза за слезой упадает
    На быстрые руки твои.
    Так колос беззвучно роняет
    Созревшие зерна свои...
    
    6
    
     играло кругом.
    В снегу до колен его ноги,
    В руках его заступ и лом,
    
    Вся в инее шапка большая,
    Усы, борода в серебре.
    Недвижно стоит, размышляя,
    Старик на высоком бугре.
    
    Решился. Крестом обозначил,
    Где будет могилу копать,
    Крестом осенился и начал
    Лопатою снег разгребать.
    
    Иные приемы тут были,
    Кладбище не то, что поля:
    Из снегу кресты выходили,
    Крестами ложилась земля.
    
    Согнув свою старую спину,
    Он долго, прилежно копал,
    И желтую мерзлую глину
    Тотчас же снежок застилал.
    
    Ворона к нему подлетела,
    Потыкала носом, прошлась:
    Земля как железо звенела -
    Ворона ни с чем убралась...
    
    Могила на славу готова,-
    "Не мне б эту яму копать!
    (У старого вырвалось слово.)
    Не Проклу бы в ней почивать,
    
    Не Проклу!.."Старик оступился,
    Из рук его выскользнул лом
    И в белую яму скатился,
    Старик его вынул с трудом.
    
    Пошел... по дороге шагает...
    Нет солнца, луна не взошла...
    Как будто весь мир умирает:
    Затишье, снежок, полумгла...
    
    7
    
    В овраге, у речки Желтухи,
    Старик свою бабу нагнал
    И тихо спросил у старухи:
    "Хорош ли гробок-то попал?"
    
    Уста ее чуть прошептали
    В ответ старику: "Ничего".
    Потом они оба молчали,
    И дровни так тихо бежали,
    Как будто боялись чего...
    
    Деревня еще не открылась,
    А близко - мелькает огонь.
    Старуха крестом осенилась,
    Шарахнулся в сторону конь -
    
    Без шапки, с ногами босыми,
    С большим заостренным колом,
    Внезапно предстал перед ними
    Старинный знакомец Пахом.
    
    Прикрыты рубахою женской,
    Звенели вериги на нем;
    Постукал дурак деревенской
    В морозную землю колом,
    
    Потом помычал сердобольно,
    Вздохнул и сказал: "Не беда!
    На вас он работал довольно!
    И ваша пришла череда!
    
    Мать сыну-то гроб покупала,
    Отец ему яму копал,
    Жена ему саван сшивала -
    Всем разом работу вам дал!.."
    
    Опять помычал - и без цели
    В пространство дурак побежал.
    Вериги уныло звенели,
    И голые икры блестели,
    И посох по снегу черкал.
    
    8
    
    У дома оставили крышу,
    К соседке свели ночевать
    Зазябнувших Машу и Гришу
    И стали сынка обряжать.
    
    Медлительно, важно, сурово
    Печальное дело велось:
    Не сказано лишнего слова,
    Наружу не выдано слез.
    
    Уснул, потрудившийся в поте!
    Уснул, поработав земле!
    Лежит, непричастный заботе,
    На белом сосновом столе,
    
    Лежит неподвижный, суровый,
    С горящей свечой в головах,
    В широкой рубахе холщовой
    И в липовых новых лаптях.
    
    Большие, с мозолями, руки,
    Подъявшие много труда,
    Красивое, чуждое муки
    Лицо - и до рук борода...
    
    9
    
    Пока мертвеца обряжали,
    Не выдали словом тоски,
    И только глядеть избегали
    Друг другу в глаза бедняки,
    
    Но вот уже кончено дело,
    Нет нужды бороться с тоской,
    И что на душе накипело,
    Из уст полилося рекой.
    
    Не ветер гудит по ковыли,
    Не свадебный поезд гремит -
    Родные по Прокле завыли,
    По Прокле семья голосит:
    
    "Голубчик ты наш сизокрылый!
    Куда ты от нас улетел?
    Пригожеством, ростом и силой
    Ты ровни в селе не имел.
    
    Родителям был ты советник,
    Работничек в поле ты был,
    Гостям хлебосол и приветник,
    Жену и детей ты любил...
    
    Что ж мало гулял ты по свету?
    За что нас покинул, родной?
    Одумал ты думушку эту,
    Одумал с сырою землей -
    
    Одумал - а нам оставаться
    Велел во миру, сиротам,
    Не свежей водой умываться,
    Слезами горючими нам!
    
    Старуха помрет со кручины,
    Не жить и отцу твоему,
    Береза в лесу без вершины -
    Хозяйка без мужа в дому.
    
    Ее не жалеешь ты, бедной,
    Детей не жалеешь... Вставай!
    С полоски своей заповедной
    По лету сберешь урожай!
    
    Сплесни, ненаглядный, руками,
    Сокольим глазком посмотри,
    Тряхни шелковыми кудрями,
    Сахарны уста раствори!
    
    На радостях мы бы сварили
    И меду и браги хмельной,
    За стол бы тебя посадили -
    Покушай, желанный, родной!
    
    А сами напротив бы стали,
    Кормилец, надежа семьи!
    Очей бы с тебя не спускали,
    Ловили бы речи твои..."
    
    10
    
    На эти рыданья и стоны
    Соседи валили гурьбой:
    Свечу положив у иконы,
    Творили земные поклоны
    И шли молчаливо домой.
    
    На смену входили другие,
    Но вот уж толпа разбрелась,
    Поужинать сели родные -
    Капуста да с хлебушком квас.
    
    Старик бесполезной кручине
    Собой овладеть не давал:
    Подладившись ближе к лучине,
    Он лапоть худой ковырял.
    
    Протяжно и громко вздыхая,
    Старуха на печку легла,
    А Дарья, вдова молодая
    Проведать ребяток пошла.
    
    Всю ноченьку, стоя у свечки,
    Читал над усопшим дьячок,
    И вторил ему из-за печки
    Пронзительным свистом сверчок.
    
    11
    
     рыданий
    Покойника вынес народ.
    
    - Ну, трогай, саврасушка! трогай!
    Натягивай крепче гужи!
    Служил ты хозяину много,
    В последний разок послужи!...
    
    В торговом селе Чистополье
    Купил он тебя сосунком,
    Взрастил он тебя на приволье,
    И вышел ты добрым конем.
    
    С хозяином дружно старался,
    На зимушку хлеб запасал,
    Во стаде ребенку давался,
    Травой да мякиной питался,
    А тело изрядно держал.
    
    Когда же работы кончались
    И сковывал землю мороз,
    С хозяином вы отправлялись
    С домашнего корма в извоз.
    
    Немало и тут доставалось -
    Возил ты тяжелую кладь,
    В жестокую бурю случалось,
    Измучась, дорогу терять.
    
    Видна на боках твоих впалых
    Кнута не одна полоса,
    Зато на дворах постоялых
    Покушал ты вволю овса.
    
    Слыхал ты в январские ночи
    Метели пронзительный вой
    И волчьи горящие очи
    Видал на опушке лесной;
    
    Продрогнешь, натерпишься страху,
    А там - и опять ничего!
    Да, видно, хозяин дал маху -
    Зима доконала его!..
    
    12
    
    Случилось в глубоком сугробе
    Полсуток ему простоять,
    Потом то в жару, то в ознобе
    Три дня за подводой шагать:
    
    Покойник на срок торопился
    До места доставить товар.
    Доставил, домой возвратился -
    Нет голосу, в теле пожар!
    
    Старуха его окотила
    Водой с девяти веретен
    И в жаркую баню сводила,
    Да нет - не поправился он!
    
    Тогда ворожеек созвали -
    И поят, и шепчут, и трут -
    Всё худо! Его продевали
    Три раза сквозь потный хомут,
    
    Спускали родимого в пролубь,
    Под куричий клали насест...
    Всему покорялся, как голубь,-
    А плохо - и пьет и не ест!
    
    Еще положить под медведя,
    Чтоб тот ему кости размял,
    Ходебщик сергачевский Федя -
    Случившийся тут - предлагал.
    
    Но Дарья, хозяйка больного,
    Прогнала советчика прочь:
    Испробовать средства иного
    Задумала баба: и в ночь
    
    Пошла в монастырь отдаленный
    (Верстах в тридцати от села),
    Где в некой иконе явленной
    Целебная сила была.
    
    Пошла, воротилась с иконой -
    Больной уж безгласен лежал,
    Одетый как в гроб, причащенный,
    Увидел жену, простонал
    И умер...
    
    13
    
    ... Саврасушка, трогай,
    Натягивай крепче гужи!
    Служил ты хозяину много,
    В последний разок послужи!
    
    Чу! два похоронных удара!
    Попы ожидают - иди!..
    Убитая, скорбная пара,
    Шли мать и отец впереди.
    
    Ребята с покойником оба
    Сидели, не смея рыдать,
    И, правя савраской, у гроба
    С вожжами их бедная мать
    
    Шагала... Глаза ее впали,
    И был не белей ее щек
    Надетый на ней в знак печали
    Из белой холстины платок.
    
    За Дарьей - соседей, соседок
    Плелась негустая толпа,
    Толкуя, что Прокловых деток
    Теперь незавидна судьба,
    
    Что Дарье работы прибудет,
    Что ждут ее черные дни.
    "Жалеть ее некому будет",-
    Согласно решили они...
    
    14
    
    Как водится, в яму спустили,
    Засыпали Прокла землей;
    Поплакали, громко повыли,
    Семью пожалели, почтили
    Покойника щедрой хвалой.
    
    Сам староста, Сидор Иваныч,
    Вполголоса бабам подвыл,
    И "Мир тебе, Прокл Севастьяныч!-
    Сказал,- благодушен ты был,
    
    Жил честно, а главное: в сроки -
    Уж как тебя бог выручал -
    Платил господину оброки
    И подать царю представлял!"
    
    Истратив запас красноречья,
    Почтенный мужик покряхтел:
    "Да, вон она, жизнь человечья!"-
    Прибавил - и шапку надел.
    
    "Свалился... а то-то был в силе!..
    Свалился... не минуть и нам!.."
    Еще покрестились могиле
    И с богом пошли по домам.
    
    Высокий, седой, сухопарый,
    Без шапки, недвижно-немой,
    Как памятник, дедушка старый
    Стоял на могиле родной!
    
    Потом старина бородатый
    Задвигался тихо по ней,
    ровняя землицу лопатой
    Под вопли старухи своей.
    
    Когда же, оставивши сына,
    Он с бабой в деревню входил:
    "Как пьяных, шатает кручина!
    Гляди-тко!.."- народ говорил.
    
    15
    
    А Дарья домой воротилась -
    Прибраться, детей накормить.
    Ай-ай! как изба настудилась!
    Торопится печь затопить,
    
    Ан глядь - ни полена дровишек!
    Задумалась бедная мать:
    Покинуть ей жаль ребятишек
    Хотелось бы их приласкать,
    
    Да времени нету на ласки.
    К соседке свела их вдова.
    И тотчас, на том же савраске,
    Поехала в лес, по дрова...
    
    
    
    
       
       МОРОЗ, КРАСНЫЙ НОС
    
    16
    
    Морозно. Равнины белеют под снегом,
    Чернеется лес впереди,
    Савраска плетется ни шагом, ни бегом,
    Не встретишь души на пути.
    
    Как тихо! В деревне раздавшийся голос
    Как будто у самого уха гудет,
    О корень древесный запнувшийся полоз
    Стучит и визжит, и за сердце скребет.
    
    Кругом - поглядеть нету мочи,
    Равнина в алмазах блестит...
    У Дарьи слезами наполнились очи -
    Должно быть, их солнце слепит...
    
    17
    
    В полях было тихо, но тише
    В лесу и как будто светлей.
    Чем дале - деревья всё выше,
    А тени длинней и длинней.
    
    Деревья, и солнце, и тени,
    И мертвый, могильный покой...
    Но - чу! заунывные пени,
    Глухой, сокрушительный вой!
    
    Осилило Дарьюшку горе,
    И лес безучастно внимал,
    Как стоны лились на просторе
    И голос рвался и дрожал,
    
    И солнце, кругло и бездушно,
    Как желтое око совы,
    Глядело с небес равнодушно
    На тяжкие муки вдовы.
    
    И много ли струн оборвалось
    У бедной крестьянской души,
    Навеки сокрыто осталось
    В лесной нелюдимой глуши.
    
    Великое горе вдовицы
    И матери малых сирот
    Подслушали вольные птицы,
    Но выдать не смели в народ...
    
    18
    
    Не псарь по дубровушке трубит,
    Гогочет, сорви-голова,-
    Наплакавшись, колет и рубит
    Дрова молодая вдова.
    
    Срубивши, на дровни бросает -
    Наполнить бы ей поскорей,
    И вряд ли сама замечает,
    Что слезы всё льют из очей:
    
    Иная с ресницы сорвется
    И на снег с размаху падет -
    До самой земли доберется,
    Глубокую ямку прожжет;
    
    Другую на дерево кинет,
    На плашку,- и смотришь, она
    Жемчужиной крупной застынет -
    Бела и кругла и плотна.
    
    А та на глазу поблистает,
    Стрелой по щеке побежит,
    И солнышко в ней поиграет...
    Управиться Дарья спешит,
    
    Знай рубит,- не чувствуя стужи,
    Не слышит, что ноги знобит,
    И, полная мыслью о муже,
    Зовет его, с ним говорит...
    
    19
    
     звать,
    Мак отряхать!
    
    Вся раскраснеется наша
    Маковым цветиком Маша
    С синими глазками, с русой косой!
    
    Ножками бить и смеяться
    Будет... а мы то с тобой,
    Мы на нее любоваться
    Будем, желанный ты мой!..
    
    20
    
    Умер, не дожил ты веку,
    Умер и в землю зарыт!
    
    Любо весной человеку!
    Солнышко ярко горит.
    Солнышко всё оживило,
    Божьи открылись красы,
    Поле сохи запросило,
    Травушки просят косы,
    
    Рано я, горькая, встала,
    Дома не ела, с собой не брала,
    До ночи пашню пахала,
    Ночью я косу клепала,
    Утром косить я пошла...
    
    Крепче вы, ноженьки, стойте!
    Белые руки, не нойте!
    Надо одной поспевать!
    
    В поле одной-то надсадно,
    В поле одной неповадно
    Стану я милого звать!
    
    Ладно ли пашню вспахала?
    Выди, родимый, взгляни!
    Сухо ли сено убрала?
    Прямо ли стоги сметала?..
    Я на граблях отдыхала
    Все сенокосные дни!
    
    Некому бабью работу поправить!
    Некому бабу на разум поставить...
    
    21
    
    Стала скотинушка в лес убираться,
    Стала рожь-матушка в колос метаться,
    Бог нам послал урожай!
    Нынче солома по грудь человеку,
    Бог нам послал урожай!
    Да не продлил тебе веку,-
    Хочешь не хочешь, одна поспевай!..
    Овод жужжит и кусает,
    Смертная жажда томит,
    Солнышко серп нагревает,
    Солнышко очи слепит,
    Жжет оно голову, плечи,
    Ноженьки, рученьки жжет,
    Изо ржи, словно из печи,
    Тоже теплом обдает,
    Спинушка ноет с натуги,
    Руки и ноги болят,
    Красные, желтые круги
    Перед очами стоят...
    Жни-дожинай поскорее,
    Видишь - зерно потекло...
    
    Вместе бы дело спорее,
    Вместе повадней бы шло...
    
    22
    
    Сон мой был в руку, родная!
    Сон перед Спасовым днем.
    В поле заснула одна я
    После полудня, с серпом,
    Вижу - меня оступает
    Сила - несметная рать, -
    Грозно руками махает,
    Грозно очами сверкает.
    Думала я убежать,
    Да не послушались ноги.
    Стала просить я помоги,
    Стала я громко кричать.
    
    Слышу, земля задрожала -
    Первая мать прибежала,
    Травушки рвутся, шумят -
    Детки к родимой спешат.
    Шибко без ветру не машет
    Мельница в поле крылом:
    Братец идет да приляжет,
    Свекор плетется шажком.
    Все прибрели, прибежали,
    Только дружка одного
    Очи мои не видали...
    Стала я кликать его:
    "Видишь - меня оступает
    Сила - несметная рать, -
    Грозно руками махает,
    Грозно очами сверкает:
    Что не идешь выручать?.."
    Тут я кругом огляделась -
    Господи! Что куда делось?
    Что это было со мной?..
    Рати тут нет никакой!
    Это не люди лихие,
    Не бусурманская рать -
    Это колосья ржаные,
    Спелым зерном налитые,
    Вышли со мной воевать!
    
    Машут, шумят, наступают,
    Руки, лицо щекотят,
    Сами солому под серп нагибают -
    Больше стоять не хотят!
    
    Жать принялась я проворно,
    Жну, а на шею мою
    Сыплются крупные зерна -
    Словно под градом стою!
    
    Вытечет, вытечет за ночь
    Вся наша матушка-рожь...
    Где же ты, Прокл Севастьяныч?
    Что пособлять не идешь?..
    
    Сон мой был в руку, родная!
    Жать теперь буду одна я.
    
    Стану без милого жать,
    Снопики крепко вязать,
    В снопики слезы ронять!
    Слезы мои не жемчужны,
    Слезы мои горюшки-вдовы,
    Что же вы господу нужны,
    Чем ему дороги вы?..
    
     23
    
    "Долги вы, зимние ноченьки,
    Скучно без милого спать,
    Лишь бы не плакали оченьки,
    Стану полотно я ткать.
    
    Много натку я полотен,
    Тонких добротных новин,
    Вырастет крепок и плотен,
    Вырастет ласковый сын.
    
    Будет по нашему месту
    Он хоть куда женихом,
    Высватать парню невесту
    Сватов надежных пошлем...
    
    Кудри сама расчесала я Грише,
    Кровь с молоком наш сынок-первенец,
    Кровь с молоком и невеста... Иди же!
    Благослови молодых под венец!..
    
    Этого дня мы как праздника ждали,
    Помнишь, как начал Гришуха ходить,
    Целую ноченьку мы толковали,
    Как его будем женить,
    Стала на свадьбу копить понемногу...
    Вот - дождались, слава богу!
    
    Чу, бубенцы говорят!
    Поезд вернулся назад,
    Выди навстречу проворно -
    Пава-невеста, соколик-жених! -
    Сыпь на них хлебные зерна,
    Хмелем осыпь молодых!.."
    
    24
    
     громовая,
    В чей она дом сноровит?
    
    Вести недобрые ходят в народе,
    Парням недолго гулять на свободе,
    Скоро - рекрутский набор!
    
    Наш-то молодчик в семье одиночка,
    Всех у нас деток Гришуха да дочка.
    Да голова у нас вор -
    Скажет: мирской приговор!
    
    Сгибнет ни за что ни про что детина,
    Встань, заступись за родимого сына!
    
    Нет, не заступишься ты!...
    Белые руки твои опустились,
    Ясные очи навеки закрылись...
    Горькие мы сироты!...
    
    25
    
    Я ль не молила царицу небесную?
    Я ли ленива была?
    Ночью одна по икону чудесную
    Я не сробела - пошла,
    
    Ветер шумит, наметает сугробы.
    Месяца нет - хоть бы луч!
    На небо глянешь - какие-то гробы,
    Цепи да гири выходят из туч...
    
    Я ли о нем не старалась?
    Я ли жалела чего?
    Я ему молвить боялась,
    Как я любила его!
    
    Звездочки будут у ночи,
    Будет ли нам-то светлей?...
    Заяц спрыгнул из-под кочи,
    Заянька, стой! не посмей
    Перебежать мне дорогу!
    
    В лес укатил, слава богу...
    К полночи стало страшней, -
    Слышу, нечистая сила
    Залотошила, завыла,
    Заголосила в лесу.
    
    Что мне до силы нечистой?
    Чур меня! Деве пречистой
    Я приношенье несу!
    
    Слышу я конское ржанье,
    Слышу волков завыванье,
    Слышу погоню за мной, -
    
    Зверь на меня не кидайся!
    Лих человек не касайся,
    Дорог наш грош трудовой!
    
            -
    
    Лето он жил работаючи,
    Зиму не видел детей,
    Ночи о нем помышляючи,
    Я не смыкала очей.
    
    Едет он, зябнет... а я-то, печальная,
    Из волокнистого льну,
    Словно дорога его чужедальная,
    Долгую нитку тяну.
    
    Веретено мое прыгает, вертится,
    В пол ударяется.
    Проклушка пеш идет, в рытвине крестится,
    К возу на горочке сам припрягается.
    
    Лето за летом, зима за зимой,
    Этак-то мы раздобылись казной!
    
    Милостив буди к крестьянину бедному,
    Господи! всё отдаем,
    Что по копейки, по грошику медному
    Мы сколотили трудом!..
    
    26
    
    Вся ты, тропинка лесная!
    Кончился лес.
    К утру звезда золотая
    С божьих небес
    Вдруг сорвалась - и упала,
    Дунул господь на нее,
    Дрогнуло сердце мое:
    Думала я, вспоминала -
    Что было в мыслях тогда,
    Как покатилась звезда?
    Вспомнила! ноженьки стали,
    Силюсь идти, а нейду!
    Думала я, что едва ли
    Прокла в живых я найду...
    
    Нет! не попустит царица небесная!
    Даст исцеленье икона чудесная!
    
    Я осенилась крестом
    И побежала бегом...
    
    Сила-то в нем богатырская,
    Милостив бог, не умрет...
    Вот и стена монастырская!
    Тень уж моя головой достает
    До монастырских ворот.
    
    Я поклонилася земным поклоном,
    Стала на ноженьки, глядь -
    Ворон сидит на кресте золоченом,
    Дрогнуло сердце опять!
    
    27
    
    Долго меня продержали -
    Схимницу сестры в тот день погребали.
    
    Утреня шла,
    Тихо по церкви ходили монашины,
    В черные рясы наряжены,
    Только покойница в белом была:
    
    Спит - молодая, спокойная,
    Знает, что будет в раю.
    Поцеловала и я, недостойная,
    Белую ручку твою!
    
    В личико долго глядела я:
    Всех ты моложе, нарядней, милей,
    Ты меж сестер словно горлинка белая
    Промежду сизых, простых голубей.
    
    В ручках чернеются четки,
    Писаный венчик на лбу.
    Черный покров на гробу -
    Этак-то ангелы кротки!
    
    Молви, касатка моя,
    Богу святыми устами,
    Чтоб не осталася я
    Горькой вдовой с сиротами!
    
    Гроб на руках до могилы снесли,
    С пеньем и плачем ее погребли.
    
    28
    
    Двинулась с миром икона святая,
    Сестры запели, ее провожая,
    Все приложилися к ней.
    
    Много владычице было почету:
    Старый и малый бросали работу,
    Из деревень шли за ней.
    
    К ней выносили больных и убогих...
    Знаю, владычица! знаю: у многих
    Ты осушила слезу...
    
    Только ты милости к нам не явила!
    .................
    .................
    
    Господи! сколько я дров нарубила!
    Не увезешь на возу..."
    
    29
    
     подошла.
    
    Едва ее ноги держали,
    Душа истомилась тоской,
    Настало затишье печали -
    Невольный и страшный покой!
    
    Стоит под сосной чуть живая,
    Без думы, без стона, без слез.
    В лесу тишина гробовая -
    День светел, крепчает мороз.
    
    30
    
    Не ветер бушует над бором,
    Не с гор побежали ручьи -
    Мороз-воевода дозором
    Обходит владенья свои.
    
    Глядит - хорошо ли метели
    Лесные тропы занесли,
    И нет ли где трещины, щели,
    И нет ли где голой земли?
    
    Пушисты ли сосен вершины,
    Красив ли узор на дубах?
    И крепко ли скованы льдины
    В великих и малых водах?
    
    Идет - по деревьям шагает,
    Трещит по замерзлой воде,
    И яркое солнце играет
    В косматой его бороде.
    
    Дорога везде чародею,
    Чу! ближе подходит, седой.
    И вдруг очутился над нею,
    Над самой ее головой!
    
    Забравшись на сосну большую,
    По веточкам палицей бьет
    И сам про себя удалую,
    Хвастливую песню поет:
    
    31
    
    "Вглядись, молодица, смелее,
    Каков воевода Мороз!
    Навряд тебе парня сильнее
    И краше видать привелось?
    
    Метели, снега и туманы
    Покорны морозу всегда,
    Пойду на моря-окияны -
    Построю дворцы изо льда.
    
    Задумаю - реки большие
    Надолго упрячу под гнет,
    Построю мосты ледяные,
    Каких не построит народ.
    
    Где быстрые, шумные воды
    Недавно свободно текли, -
    Сегодня прошли пешеходы,
    Обозы с товаром прошли.
    
    Люблю я в глубоких могилах
    Покойников в иней рядить,
    И кровь вымораживать в жилах,
    И мозг в голове леденить.
    
    На горе недоброму вору,
    На страх седоку и коню,
    Люблю я в вечернюю пору
    Затеять в лесу трескотню.
    
    Бабенки, пеняя на леших,
    Домой удирают скорей.
    А пьяных, и конных, и пеших
    Дурачить еще веселей.
    
    Без мелу всю выбелю рожу,
    А нос запылает огнем,
    И бороду так приморожу
    К вожжам - хоть руби топором!
    
    Богат я, казны не считаю,
    А всё не скудеет добро;
    Я царство мое убираю
    В алмазы, жемчуг, серебро.
    
    Войди в мое царство со мною
    И будь ты царицею в нем!
    Поцарствуем славно зимою,
    А летом глубоко уснем.
    
    Войди! приголублю, согрею,
    Дворец отведу голубой..."
    И стал воевода над нею
    Махать ледяной булавой.
    
    32
    
    "Тепло ли тебе, молодица?" -
    С высокой сосны ей кричит.
    "Тепло!" - отвечает вдовица,
    Сама холодеет, дрожит.
    
    Морозко спустился пониже,
    Опять помахал булавой
    И шепчет ей ласковей, тише:
    "Тепло ли?..." - "Тепло, золотой!"
    
    Тепло - а сама коченеет.
    Морозко коснулся ее:
    В лицо ей дыханием веет
    И иглы колючие сеет
    С седой бороды на нее.
    
    И вот перед ней опустился!
    "Тепло ли?"- промолвил опять
    И в Проклушку вдруг обратился,
    И стал он ее целовать.
    
    В уста ее, в очи и плечи
    Седой чародей целовал
    И те же ей сладкие речи,
    Что милый о свадьбе, шептал.
    
    И так-то ли любо ей было
    Внимать его сладким речам,
    Что Дарьюшка очи закрыла,
    Топор уронила к ногам,
    
    Улыбка у горькой вдовицы
    Играет на бледных губах,
    Пушисты и белы ресницы,
    Морозные иглы в бровях...
    
    33
    
    В сверкающий иней одета,
    Стоит, холодеет она,
    И снится ей жаркое лето -
    Не вся еще рожь свезена.
    
    Но сжата,- полегче им стало!
    Возили снопы мужики,
    А Дарья картофель копала
    С соседних полос у реки.
    
    Свекровь ее тут же, старушка,
    Трудилась; на полном мешке
    Красивая Маша, резвушка,
    Сидела с морковкой в руке.
    
    Телега, скрыпя, подъезжает -
    Савраска глядит на своих,
    И Проклушка крупно шагает
    За возом снопов золотых.
    
    "Бог помочь! А где же Гришуха?"-
    Отец мимоходом сказал.
    "В горохах",- сказала старуха.
    "Гришуха!"- отец закричал,
    
    На небо взглянул. "Чай, не рано?
    Испить бы..."- Хозяйка встает
    И Проклу из белого жбана
    Напиться кваску подает.
    
    Гришуха меж тем отозвался:
    Горохом опутан кругом,
    Проворный мальчуга казался
    Бегущим зеленым кустом.
    
    "Бежит!.. у!.. бежит, постреленок,
    Горит под ногами трава!"-
    Гришуха черен, как галчонок,
    Бела лишь одна голова.
    
    Крича, подбегает вприсядку
    (На шее горох хомутом).
    Попотчевал бабушку, матку,
    Сестренку - вертится вьюном!
    
    От матери молодцу ласка,
    Отец мальчугана щипнул;
    Меж тем не дремал и савраска:
    Он шею тянул да тянул,
    
    Добрался,- оскаливши зубы,
    Горох аппетитно жует
    И в мягкие добрые губы
    Гришухино ухо берет...
    
    34
    
     мне, хозяйка, к весне!
    
    Смотри же!.." Жена застыдилась:
    "Довольно с тебя одного!"
    (А знала, под сердцем уж билось
    Дитя...) "Ну! Машук, ничего!"
    
    И Проклушка, став на телегу,
    Машутку с собой посадил.
    Вскочил и Гришуха с разбегу,
    И с грохотом воз покатил.
    
    Воробушков стая слетела
    С снопов, над телегой взвилась.
    И Дарьюшка долго смотрела,
    От солнца рукой заслонясь,
    
    Как дети с отцом приближались
    К дымящейся риге своей,
    И ей из снопов улыбались
    Румяные лица детей...
    
    Чу, песня! знакомые звуки!
    Хорош голосок у певца...
    Последние признаки муки
    У Дарьи исчезли с лица,
    
    Душой улетая за песней,
    Она отдалась ей вполне...
    Нет в мире той песни прелестней,
    Которую слышим во сне!
    
    О чем она - бог ее знает!
    Я слов уловить не умел,
    Но сердце она утоляет,
    В ней дольнего счастья предел.
    
    В ней кроткая ласка участья,
    Обеты любви без конца...
    Улыбка довольства и счастья
    У Дарьи не сходит с лица.
    
    35
    
    Какой бы ценой ни досталось
    Забвенье крестьянке моей,
    Что нужды? Она улыбалась.
    Жалеть мы не будем о ней.
    
    Нет глубже, нет слаще покоя,
    Какой посылает нам лес,
    Недвижно бестрепетно стоя
    Под холодом зимних небес.
    
    Нигде так глубоко и вольно
    Не дышит усталая грудь,
    И ежели жить нам довольно,
    Нам слаще нигде не уснуть!
    
    36
    
    Ни звука! Душа умирает
    Для скорби, для страсти. Стоишь
    И чувствуешь, как покоряет
    Ее эта мертвая тишь.
    
    Ни звука! И видишь ты синий
    Свод неба, да солнце, да лес,
    В серебряно-матовый иней
    Наряженный, полный чудес,
    
    Влекущий неведомой тайной,
    Глубоко-бесстрастный... Но вот
    Послышался шорох случайный -
    Вершинами белка идет.
    
    Ком снегу она уронила
    На Дарью, прыгнув по сосне.
    А Дарья стояла и стыла
    В своем заколдованном сне...
    
    (1862-1863)

    Примечания

    Впервые опубликовано: первоначальная редакция - В, 1863, No 1 (ценз. разр. - 11 янв. 1863 г.), с. 302--305, под заглавием: "Смерть Прокла", с подписью: "Н. Некрасов"; окончательная редакция (без ст. 1--49) - С, 1864, No 1 (ценз. разр. - 18 янв. и 10 февр. 1864 г.), отд. I, с. 5--40, под заглавием: "Мороз, Красный нос!", с посвящением: "Посвящаю моей сестре Анне Алексеевне" и подписью: "Н. Некрасов"; ст. 1--49 - Ст, 1869, ч. 4, Прилож.: "Стихотворения 1860--63 годов, не вошедшие в предыдущие издания", с. 242--244, под заглавием: "Сестре (из посвящения к поэме "Мороз, Красный нос")".

    В собрание сочинений впервые включено (без ст. 1--49): Ст 1864, ч. 3, с датой: "1863" (перепечатано: Ст 1869, ч. 3 и Ст 1873, т. II, ч. 3, с той же датой; Р. б-ка, с датой: "1865"; как отдельная книга для народного чтения, СПб., 1870).

    Набросок из двадцати стихов (соответствующих гл. I и II), чернилами, на одной стороне листа, с незначительными поправками, под заглавием: "По дороге зимой", без даты, непосредственно после текста "Коробейников", имеющего дату: "25 авг. 1861 г.", и перед стихотворением "Литература с трескучими фразами...", относящимся к 1862 г.,-- ГБЛ (Зап. тетр. No 4, л. 60).

    Наборная рукопись - ГПВ, ф. 514, No 2, л. 1--32. Первоначальный вариант поэмы написан чернилами, позднейшие вставки - карандашом и чернилами на отдельных листах, помеченных буквами ("А", "Б", "АА" и т. д.), с указанием страниц, к которым они относятся. Перед текстом дата: "21 августа 1863" и помета: "На пароходе от Нижнего". Впоследствии дата, помета и эпилог вычеркнуты карандашом. Рукопись подписана: "Н. Некрасов", имеет пометы Некрасова, предназначавшиеся для наборщика: "Оставь!" (л. 2), "Здесь набирать вставку АА" (л. 27) и др.

    "Посвящения", карандашом, среди недатированных прозаических и стихотворных заметок,-- ИРЛИ, ф. 203, No 42, л. 7. Поскольку отдельные строки этих заметок использованы в "Медвежьей охоте", возможно предположить, что набросок "Посвящения" написан не позднее 1867 г.

    Посвящение перед текстом поэмы впервые было помещено в Ст 1879. Редактор этого издания С. И. Пономарев сделал примечание о том, что "Посвящение" "ныне помещается на своем месте по указанию поэта" (там же, т. IV, с. LXVI). Вероятно, С. И. Пономарев располагал экземпляром, где Некрасовым были сделаны соответствующие указания. А. А. Буткевич напомнила С. И. Пономареву: "Не забудьте Посвящение мне поставить перед поэмой "Мороз"" (ЛН, т. 53--54, с. 176). Сам Некрасов, печатая "Посвящение" отдельно, оставлял его, однако, во всех изданиях в разделе "Приложений". Это дает нам некоторые основания думать, что место данного текста не было им определено окончательно, но что он предполагал поместить его перед поэмой, о чем, вероятно, и упоминает С. И. Пономарев. Отмечалось, что по своему настроению и поэтическому стилю "Посвящение" органически сочетается с финалом поэмы (см. об этом: Гаркави А. М. Структура повествования в поэме Н. А. Некрасова "Мороз, Красный нос". - В кн.: Вопросы сюжетосложения. 3. Рига, 1974, с. 81).

    Первоначальная редакция (опубликованная в журнале "Время") состояла из гл. I, II, VI и VII основного текста; для нее характерны фрагментарность и незавершенность. Она легла в основу первой части окончательного варианта поэмы. Время работы над него определяется Ф. И. Евниным как декабрь 1862 г. (см.: Некр. сб., III, с. 59--61). Следует, однако, заметить, что, исходя из положения наброска "По дороге зимой" в Зап. тетр. No 4 (см. выше), замысел поэмы можно датировать периодом ранее декабря 1862 г. Осенью 1862 г. (с августа до начала октября) Некрасов жил в Карабихе, откуда выезжал в Ярославль к больному отцу. В конце ноября он снова был у отца, затем провел некоторое время в Новгородской губернии. Впечатления от зимней деревни, вероятно, и легли в основу картин, изображенных в первоначальной редакции поэмы. Окончательная редакция создавалась в конце августа 1863 - начале января 1864 г. Как отмечает Ф. И. Евнин, дата "21 августа 1863 г.", стоящая под "Эпилогом" в наборной рукописи, относится к более раннему варианту поэмы, а не к ее окончательной редакции. Начав работу над поэмой в 1862 г. (набросок и первоначальный вариант), Некрасов продолжал ее в течение 1863 г., создав к 21 августа второй вариант с "Эпилогом" и назвав его "Смерть крестьянина". В августе 1863 - начале января 1864 г. он завершает работу, внося во второй вариант существенные изменения и дополнения. В окончательную редакцию не вошел "Эпилог" (впервые опубликован: Некрасовский сборник. Ярославль, 1922, с. 82--83), для нее были написаны сны Дарьи, а также ст. 1021--1037, дописаны гл. III--IV, XX--XXVIII. Таким образом, в дополнение к прежней теме (смерть крестьянина) органически вводится новая - мужество и духовная красота русской женщины из народа. Это придало окончательному варианту поэмы более глубокий смысл. В нем Некрасов делает и другие, более частные вставки и исправления; кроме того, он меняет название поэмы.

    "Мороз, Красный нос" на вечере Литературного фонда. Поэт обратился к слушателям с небольшим вступлением, в котором, по словам писателя П. Д. Боборыкина, объявил, что "его новое произведение не имеет никакой тенденции, почему он и просит слушателей не подозревать в нем <...> никакого служения направлению. Мне хотелось,-- сказал г. Некрасов,-- написать несколько картинок русской сельской жизни; я попытался изобразить судьбу нашей русской женщины; я прошу внимания слушателей, ибо "если они не найдут в моей поэме того, что я задумал, они ничего в ней не найдут"" (Бдч, 1804, " 2, с. 68). В представлении ряда критиков того времени "тенденция" предполагала нарочитый показ лишь темных сторон народного быта, безысходного народного горя. Обращая внимание слушателей на отсутствие в поэме подобной тенденции, Некрасов подчеркивал, что крестьянская жизнь изображена им такой, какой она является в действительности.

    С точки зрения описания народной жизни интересно сопоставление поэмы Некрасова с очерком-фельетоном Салтыкова-Щедрина "Деревня аимою" (С, 1864, No 2, отд. II, с. 201--236), опубликованным в разделе "Наша общественная жизнь" и направленным против умиления крестьянской жизнью, которым, например, был проникнут очерк В. В. Селиванова "Год русского земледельца" (Рус. беседа, 1856, т. II,. IV; 1857, т. III, IV), представлявший собой, по словам Салтыкова-Щедрина, "рассыченную на патоке идиллию". Опираясь на статистические данные, Салтыков-Щедрин показывает тяжесть труда крестьянина, вынужденного заниматься зимним извозом. Этнографические зарисовки писателя по существу совпадают с картинами из гл. XI и XII поэмы. Крестьянин в извозе,-- пишет Салтыков-Щедрин,-- "во время вьюги обязывается идти пешком за возом и вязнуть в снегу <...> и при этом плохо защищен от нападений ветра ветхим и малозащищающим полушубком <...> Путник этот на каждом шагу обязывается думать о том, как бы малосильная лошаденка его не стала в тупик и не повалила бы воза, и о tow, что, когда повалится этот воз, ему надобно будет выжидать проезжих и с помощью их поднимать этот воз. Я даже полагаю, что этот путник совсем ни об чем не думает, а просто проклинает и вьюгу, и горькую долю, которая выслала его в эту стыть за ворота" (С, 1864, No 2, с. 207). Внутренняя полемика и самой поэмы с очерком Селиванова так же очевидна (см. об этом: Колесницкая Из творческой истории поэмы Н. А. Некрасова "Мороз, Красный нос". - Некр. сб., III, с. 328--332).

    В то же время, как отмечал В. В. Гиппиус, в некрасовских картинах тяжелой деревенской страды "заложены те возможности, которые обещают не только веселую работу кольцовского пахаря, но и труд будущего человечества, о чем мечтал Чернышевский), когда писал свой четвертый сон Веры Павловны" (ЛН, т. 49--50, с 39). Эстетическая позиция Некрасова смыкается с принципами Чернышевского, сформулированными в работе "Эстетические отношения искусства к действительности". В центре поэмы характер, воплощающий понятие о прекрасном, как оно представляется самому народу. Красота, величие души, исключительное трудолюбие, терпение составляют главные черты этого характера. Отсюда оптимистическое звучание поэмы, несмотря на трагизм ситуации, в ней изображенной. Теплоту чувства, которое наполняет произведение, особо отмечал сын декабриста G. Г. Волконского - М. С. Волконский, связанный с поэт м долгими годами дружбы. "Сейчас я прочел Ваш "Мороз". -писал М. С. Волконский 20 февраля 1864 г. - Он пробрал меня до костей, и не холодом - а до глубины души тем теплым чувств м, которым пропитано это прекрасное произведение. Ничто, до сих пор мною читанное, не потрясло меня так сильно и глубоко, как Ваш рассказ, в котором нет ни одного слова лишнего: каждое так и бьет вас по сердцу. Все это как нельзя более знакомо и близко мне, до 25-летнего возраста то и дело переезжавшему из деревни в деревню, от одного мужика к другому. Художественность we, с которой изложен Ваш рассказ, а главное теплота чувства, которым оп дышит,-- просто перевернули меня. Дайте мне возможность поделиться им с моим отцом, доказавшим на деле, как он любит русского мужика" (цит. по: Евгеньев-Максимов В. Некрасов как человек, журналист и поэт. М. --Л., 1928, с. 309). К образу Дарьи, воплощающему жизнеутверждающие начала, мысленно возвращался сам поэт в предсмертные дни: "Недуг меня одолел, но Муза явилась ко мне беззубой дряхлой старухой, не было и следа прежней красоты и молодости, того образа породистой русской крестьянки, в каком она всего чаще являлась мне и в каком обрисована в поэме моей "Мороз, Красный нос"" (ЛН, т. 49--50, с. 167). Широко используя фольклорную эстетику (поэма - одно из самых "фольклорных" произведений поэта), Некрасов подчеркивает трудовую фабулу, наименее ярко выраженную в фольклоре: изображение трудовых процессов, составляющих повседневную, обыденную жизнь крестьянина, не столь характерно для традиционного русского фольклора (некоторое исключение в этом смысле составляют отдельные хороводные, игровые и трудовые песни). Изображение крестьянского труда в поэме, глубоко народное по своей сущности, по-своему как бы обогащает и дополняет фольклорную эстетику. Самые различные фольклорные жанры, к которым обращается Некрасов, дают ему возможность глубоко и верно раскрыть народный характер. В большинстве случаев поэт идет от конкретных текстов, услышанных им или знакомых ому по фольклорным собраниям. Ср., например, причитание по покойнику в записи 1853 г. (Ярославская губерния, Моложский уезд) со ст. 298--303, 312--315, 318--323 поэмы:


    С кем ты евту думушку одумал:
    Одумал с матушкой - сырой землей,
    Сорядзился ты на жицье вековешнёе,
    Оставляешь ты нас сирот горькиев...

    Взгляни-кё ты оцам-це ясныеы,
    Роспецатай-кё свое уста сахарные...
    Уж умываемся мы не свежой водой,
    Уж умываемся мы горюцыем слезам...

    Роскинули бы скацерци браные,
    Уж наставили бы мы про цея яства сахарного,
    Уж не могли бы на цея нагляецися...

    (Этнографический сборник. Изд. Рус. геогр. об-ва, вып. 1. СПб., 1853, с. 160-161). {См. также: К характеристике фольклоризма Н. А. Некрасова. - РЛ, 1981, No 2, с, 82--83.}

    Причитанию, вводимому в текст поэмы, Некрасов придает лишь необходимую "литературную" форму.

    Диапазон фольклорных жанров, на которые опирался Некрасов в поэме, широк. Реальные источники поэмы составляют, в частности, народные обычаи, суеверия, заклинания. Так, весьма детально представлены все те способы лечения больного, которые имели место в повседневном крестьянском быту. "Из главнейших врачеваний русских от многих болезней издревле служит баня, по пословице, вторая мать наша. Простой народ наш лечит снегом ознобленные члены, обожженные места держит в горячей воде",-- писал И. Снегирев. "К врачебным пословицам русского народа,-- указывал тот же автор,-- отнести можно заклинания, приговоры или заговаривания от болезней, при вспрыскивании водою с угля, с золы, с глины <...> и т. п." (Русские в своих пословицах. Рассуждения и исследования о русских пословицах и поговорках И. Снегирева, кн. IV. М., 1834, с. 79, 92). Раскрывая душевное состояние Дарьи, бегущей ночью за целительной иконой, Некрасов использует многочисленные приметы, предвещающие, по народным представлениям, непременное несчастье. Все эти поверья и обычаи помогали воссоздать крестьянский быт во всей его подлинности (см. об этом: Лит-ра в школе, 1966, No 4, с. 77--79).

    крестьянина образу, запечатлевшемуся в загадках, пословицах и поверьях: "Не велик мороз, да краснеет нос"; "Казанские морозы железа не рвут, птицу на лету не бьют, а за пос бабу хватают, мужика за уши щиплют"; "Мороз скачет по ельничкам, по березничкам, по сырым борам, по веретейкам" Народная сельскохозяйственная мудрость в пословицах, поговорках, приметах, т. I. СПб., 1901, с. 510); "Кто мост мостил, золотой мостил, без ножа, без топора, без клиньев, без подклинков?"; "Мост мощу без клинья, без вязья, без березья" (Памятники русского фольклора. Загадки. Изд. подгот. В. В. Митрофанова. Л., 1968, No 346, 348). Исключительное по художественной силе проявление народной фантастики отмечал в образе Мороза А. В. Луначарский: "Достаточно только вспомнить взлет народной фантастики в появлении воеводы Мороза в великой, изумительной поэме Некрасова этого имени. Какая удаль, какая ширь, какой демонизм!" (Луначарский А. В.

    Появление поэмы вызвало многочисленные журнальные отклики. Современная критика, расходясь в оценке принципиальных сторон творчества Некрасова, признавала, однако, большие художественные достоинства поэмы. В журнальных обзорах отмечались глубокое знание поэтом народной жизни, верное ее изображение, любовь к народу, гражданственность звучания поэмы (РСл, 1864, No 10, В. А. Зайцев; Бдч, 1864, No 2, П. Д. Боборыкин; Сев. сияние, 1865, т. IV, В. Р. Зотов), художественность, умение проникнуть в мир русской природы (День, 1864, 28 ноября, No 48, Н. В. --Н. М. Павлов), страстность служения тем идеалам, которые разделялись лучшими людьми того времени (Бдч, 1864, No 9, Е. Эдельман). Критика указывала, что поэма принадлежит "к числу лучших произведений русской поэзии, которыми она всегда будет гордиться" (Сев. сияние, 1865, т. IV, вып. 2, с. 36, В. Р. Зотов). Вместе с тем по поводу нового произведения Некрасова в критике возникали и острые споры. Литературный обозреватель славянофильского "Дня" Н. М. Павлов, разбирая поэму, приходил к выводу: "В целой нашей литературе нельзя бы привести образчиков еще более беспощадной иронии, еще злейшего отрицания, как те, какими наполнены заключительные строфы поэмы. <...> Не есть ли это буквальное, положителтнейшее nihil самого отчаянного скептицизма? Нет, как бы г-н Некрасов ни прикидывался народным поэтом, но свежей струи русской народности прежде всего и не слыхать в его поэзии, именно народных-то струн и недостает его лире" (День, 1864, 24 окт., No 43). Н. М. Павлов усмотрел в печали поэта о тяжкой доле русского народа эгоистическую тоску, ничего общего но имеющую с жизнью народа и исходящую из "мутных источников души человеческой". С острой публицистической заметкой в защиту Некрасова выступил в "Русском слове" В. А. Зайцев. Он высоко оценил новую поэму. Отстаивая право писателя на выражение протеста ("Всякое отрицание есть вместе с тем положительное желание, чтобы прекратилось то положение, против которого я протестую"), Зайцев подчеркивает, что Некрасов не только протестует, но и воссоздает народный идеал. "Идеал этот построен на идеях любви и благосостояния и выражен в самой осуществимой форме" (РСл, 1864, No 10, с. 82). Процитировав отрывок из поэмы, рисующий второй сон Дарьи, критик отмечает, что эта "картина есть самый полный идеал счастья, какой только могла создать фантазия крестьянки" (там же, с. 84). "Но кто не причастен филистерству и пошлости кружков,-- говорит далее критик,-- тот, прочитав предсмертный бред Дарьи, поймет, что, насколько силен протест, настолько же высок и идеал, помещенный рядом с портретом или, лучше, в нем же самом" (там же, с. 85). Идеал этот, считает Зайцев, безнадежно далек от существующей действительности: "... если бы в минуту смерти крестьянке грезилось ее действительное прошлое, то она увидела бы побои мужа, не радостный труд, не чистую бедность, а смрадную нищету. Только в розовом чаду опиума или смерти от замерзания могли предстать перед нею эти чудные, но никогда не бывалые картины..." (там же). Статья Зайцева дала повод "Эпохе" вступить в спор с "Русским словом". Некрасов "изобразил живущую в полном ладу чету мужа и жены,-- писал Н. Н. Страхов. --"Как можно! - возражает ему критик,-- ваш Прокл непременно бил свою жену". Г-н Некрасов представил картину радостного труда, чистой бедности. "Как можно! - возражает критик: все это одна мечта, я знаю твердо, что они жили ". Г-н Некрасов изобразил счастливые минуты крестьянского семейства, полного взаимной любви. "Как можно! - восклицает критик: я ведь знаю, что ни любви, ни счастливых минут у них вовсе нет"". "Очень может быть,-- иронически замечает далее Н. Н. Страхов,-- что критику кажется одной фантазией, одним идеалом даже то, как Савраска "В мягкие добрые губы Гришухино ухо берет". Вот если бы Савраска откусил ухо у Гришухи, тогда это было бы ближе к действительности и не противоречило бы некрасовской манере ее изображать" (Эпоха, 1864, No 11, с. 4--5). Возникший спор по существу велся уже по проблемам более общим, нежели степень достоверности изображения действительности в поэме (отвечает ли жизненной правде сон Дарьи, или он выражает недостижимый идеал). Спор затрагивал основную проблему того времени, проблему народа и его судьбы. Современники хорошо понимали это обстоятельство. Так, В. Р. Зотов подчеркивал, что "в этих двух мнениях видны, конечно, тенденции обоих журналов" (Сев. сияние, 1865, т. IV, вып. 2, с. 36).

    Ст. 51. Две пары промерзлых лаптей...~ В широкой рубахе холщовой И в липовых новых лаптях), но в клали в гроб "запасную" пару лаптей (см.: Смирнов В. "О подлинных и мнимых загадках в поэме "Мороз, Красный нос"" на XXI Некрасовской конференции в январе 1982 г. в Ленинграде.

    Ст. 396. Водой с девяти веретен...-- По наблюдению И. П. Сахарова, в народе для лечения болезни сбрызгивают водой, "собранною из девяти колодцев, осыпают золою, собранною из семи печей..." (Сказания русского народа, собранные И. Сахаровым, т. I, кн. 2. СПб., 1841, с. 53). Как отметил Ю. В. Лебедев в указанном выше докладе, "девять веретен" следует здесь понимать как девять колодцев, так как веретеном в Костромской губернии назывался и поперечный вал колодца, на который наматывалась цепь с прикрепленной к ней бадьей.

    -- имеется в виду либо торговец-разносчик, коробейник или офеня, либо вожатый дрессированного медведя.

    Ст. 438. -- Наряду с черными русские крестьянки в знак скорби покрывали голову и белыми платками (см.: Быт крестьян Тверской губернии. - Этнографический сб., вып. 1. СПб., 1853, с. 192). В христианской символике белый цвет - символ причастности it лику святых и блаженных (ср. ст. 808: В русском же фольклоре и сама Смерть может быть одета в белый платок ("Тяп-тяпком под белым платком" - Пословицы русского народа. Сб. В. Даля. СПб., 1862, с, 351).

    Ст. 510. Пени

    Ночью я косу клепала...-- Клепать - отбивать (затачивать).

    Ст. 620. -- название трех церковных праздников в августе, связанных в народном сознании с уборкой урожая: первый Спас - медовый, второй Спас - яблочный, третий Спас - дожиночный.

    Ст. 741--743. Заяц спрыгнул из-под кочи ~ Перебежать мне дорогу!"Заяц дорогу перебежал - неудача" (Пословицы русского народа, с. 1049).

    Залотошила -- заговорила быстро, громко и бестолково.

    К утру звезда золотая ~ -- По народным представлениям, падающая звезда означает смерть какого-либо человека (см., например: Сказания русского народа, собранные И. Сахаровым, т. II, кн. 7. СПб., 1849, с. 14).

    Дунул господь на нее... - А. Н. Афанасьев говорит о существовании поверья, по которому "вечером всякий ангел зажигает свою звезду, как лампаду, а перед рассветом тушит ее. Ввезды простой народ называет " (Афанасьев А.

    Ст. 801. Ворон сидит на кресте волоченом...-- Ср. народную примету: "Ворон каркает на церкви - к покойнику на селе..." (Пословицы русского народа, с. 1032).

    К дымящейся риге своей... - Рига - крытый ток для сушки снопов с приспособлением для обогрева.

    Ст. 1033. -- -- здесь: земной, человеческий.

    Разделы сайта: